– Это вот куойка. Идол такой у шаманов. Он помогает, оберегает. Его кормить нужно. Нганасаны своего кормили оленьим жиром, кровью, молоком…

– Приятного аппетита, – поморщилась Винни, устраиваясь на старом советском кресле с ногами, и завернулась в шерстяной плед, выданный хозяином. Остальные расселись кто где, а сам Павел Павлович, поняв, что ему ничего не угрожает, а самому угрожать бесполезно, ходил туда-сюда по комнате, доставал какие-то книги, рылся в ящиках, и Хрому показалось, что газетчиков он, походу, ждал со времен распада Советского Союза. Павел Павлович укоризненно покачал головой и как ни в чем не бывало продолжил бубнить:

– Мой дед собирал материалы для книги по расшифровке фольклорных источников у нганасан: песен, легенд, заклинаний… Вот только про черного шамана он услышал лишь раз, и то от своего какого-то старого приятеля. Уж не помню какого – это искать надо в записях. – Он достал еще одну фигурку, похожую на деревянного идола, только теперь сделанного из камня. – Ну? Видите, похожа, да?

– На член? – не въехал Бабай.

Яр, перекрыв тонкий голос Винни, сравнивающий этот предмет с самим Бабаем, поправил:

– На наш камень. Только форма другая.

Шиза посмотрел на Яра с уважением, словно разбираться в продолговатых формах было чем-то, достойным его внимания. Потом снова достал черный булыжник и завертел в руке под лампой, но не слишком долго. Когда Хром кивнул на вытянувшиеся лица Винни, Бабая и хозяина дома, то сразу убрал обратно и лениво, как говорит самый отбитый двоечник с задней парты, сказал:

– На сь-сердце он п-п-похож. Ч-человеческое.

В образовавшейся тишине настенные часы вдруг затикали прямо в мозг. Павел Павлович помолчал с минуту – для эффекта, как решил Хром, но не хмыкнул, потому что никому уже так весело не было, – и продолжил:

– Вот ваш камушек как раз и принадлежал тому самому черному шаману. У этих народов же верования были довольно примитивными, по сути своей: вот дерево, у дерева есть бог, у солнца есть бог, у воды, у земли. И в каждом предмете бог живет. Они даже со своими санями разговаривали. В доме – обязательно идол-хранитель. Чтобы враги и болезни мимо обходили.

Он разложил на кофейном столике черно-белые фотографии треугольных домов и сидящих возле них людей в странных белых дубленках. В принципе, даже не особо шаря, можно понять, что это какой-то коренной народ Дальнего Востока, но вот какой именно? На первый взгляд без Пал Палыча не разобраться. Тот наконец разродился своим рассказом про камень и шамана:

– Мой дед полжизни считал, что наткнулся на след утерянного шестого рода нганасан. Даже теории строил, что те верили не в гагару – сотворительницу земли, а в ее тень, утку, что делает мифологию народов Севера близкой даже к арабской. Вот смотрите, костюм шамана, – он ткнул пальцем в фото мужика, с ног до головы разодетого в какое-то тряпье сплошь из бахромы. – Этот костюм – символ священной птицы. Когда шаман говорит с духами, он как бы летает между мирами как птица.

– Я как будто на уроке географии, – зевнул Бабай, и Шиза пихнул его локтем в бочину и тоже зевнул.

– Т-так а ч-чё там с д-душами-то?

– Вот! – Павел Павлович поднял указательный палец. – И когда человек умирает, его душа уходит в загробный, нижний мир. Там живут и злые духи, которые вредят человеку. В детстве дед всегда говорил мне, будешь плохо слушаться, придет черный шайтан – так он называл шамана – и съест тебя!

Бабай, который слушал рассказ почти с открытым ртом, снова выкрикнул:

– Они что, каннибалы?!

– Нет. Дед, возможно, так считал, но доказательств не нашел. Может, тот черный шаман потерял весь свой клан, с которым кочевал. Может, пришел из враждебных соседних народов. Но он проводил свои темные ритуалы, убивая других и кормя их кровью свой куойка, веря, что так он сделается сильнее и обретет вечную жизнь ценой чужой. Обернется после смерти черной птицей и улетит в верхний мир, к могущественным нгуо, чтобы самому им уподобиться. И остаться бы этой сказке легендой, если бы мой дед в ту экспедицию, что на вашей фотокарточке, до войны еще, не нашел шаманку. Его насторожило, что похоронена она не как у них положено и, скорее всего, пришла умирать сама, будто спасалась от кого-то. Он тщательно изучил захоронение, пока его коллега изучал породу. На женщине были защитные символы, в голове ритуальный бубен, а в руках тот самый камень.

– Так п-при чем же т-тут?..

Пока все только догоняли, Хром уже знал. Старые фотки перед глазами сделались цветными и заплясали как мультики, а узоры на настенном ковре зашевелились, на мгновение даря надежду, которая тут же исчезла – просто голова закружилась с голодухи и перенапряга. Все уставились на Хрома.

– Чел, ты бледный какой-то, – пробормотал Яр.

Шиза фыркнул:

– Кап-пец ты сосун наб-б-людательный, только з-заметил?

– Да не, глянь, он ща в обморок грохнется!

Общими усилиями Хрома вытащили на воздух, где он, вглядываясь в огни чужого города, как пару минут назад вглядывался в остатки чужой жизни, произнес:

– Она защищала не камень, она защищала от камня.

– В с-смысле?!

– Она пришла туда, где ее не найдут, легла и умерла. С камнем в руках. И стала щитом от этой хтони.

Шиза, поймав взгляд Хрома, помрачнел.

– П-прямо к-как Оля.

Они молча втроем покурили, пока оживившийся дед что-то вещал Бабаю и Винни, на которую возложили миссию по заказу лагмана и булок из службы доставки. Мысли в голове у Хрома завертелись с бешеной скоростью, и их было уже не остановить. Кажется, Шиза это почувствовал, потому что взгляд его как бы спрашивал теперь: «Чё дальше, брат?» Хром подвис, рассматривая ввалившиеся темные круги и красные паутинки сосудов на белках его глаз, вспомнил то гадание по зажигалке и совсем бледного дылду, вздохнул и хотел уж было сказать, но вдруг из дома выбежал бодренький хозяин, тряся в руках какой-то кожаной тетрадкой:

– Нашел, нашел! Идемте в дом, что ли, про шаманов