Шрифт:
Закладка:
С другой стороны, императрица поддерживала связь с княгиней Дашковой беспрестанными записками, которые сначала были не что иное, как игра юных умов, а потом сделались опасной перепиской. Эта женщина, дав своему мужу поручение, чтобы избавиться от труда объяснять ему свои поступки, а может быть, для того, чтоб удалить его от опасностей, которым подвергалась сама, притворилась нездоровой и как бы для употребления вод выехала жить в ближайшую к городу местность, где, принимая многочисленные посещения, избавилась от всякого подозрения.
Недовольные главы духовенства, и в особенности архиепископ Новгородский, при первом слове обещали со своей стороны всякое содействие. Между вельможами искала Дашкова новых сторонников императрице, а с некоторым опять возобновила связь.
Один только человек, граф Разумовский, по званию своему казался необходим той и другой партии; но императрица, тайно уверившись в нем, предупредила княгиню, что уже не нужно ему об этом говорить, что с давнего времени он обещал уже ей свое содействие, когда то будет нужно, что она, зная его слишком твердо, полагается на его обещание и что надобно только уведомить его в решительную минуту. Слова сии, доказывающие и благоразумную осмотрительность, и великодушную доверчивость, чистосердечно были приняты княгиней и легко отвратили ее от единственного пути, на котором она могла узнать о двояком происке. Но обстоятельство, несовместное с выгодами государыни и княгини, противоположило им непреодолимое препятствие.
Екатерина, обратив в свою пользу оскорбление, которое император нанес ее сыну, не признавая его наследником престола, хотела сама оным воспользоваться.
Дядька малолетнего великого князя граф Панин, которого польза, сопряженная с пользою его воспитанника, без труда склоняла в заговор, хотел, лишив короны императора Петра III, возложить оную по праву наследства на законного наследника и предоставить императрице регентство. Долго и упорно сопротивлялся он всякому другому предложению. Тщетно княгиня Дашкова, в которую он был страстно влюблен, расставляла ему свои сети; она льстила его страсти, но была непоколебима, полагая по тесной связи, которую имела с ним мать ее, что она была дочь этого любовника матери. Пьемонтец по имени Одар, хранитель их тайны[94], убедил эту женщину отложить всякое сомнение и на сих условиях также пожертвовать собой[95]. Чтоб иметь понятие об этом пьемонтце, довольно привести здесь собственные его слова к одному из его доверенных лиц: «Я родился бедным. Видя, что ничто так не уважается в свете, как деньги, я хочу их иметь, сего же вечера готов для них зажечь дворец; с деньгами я уеду в свое отечество и буду такой же честный человек, как и другой».
Панин и графиня одинаково мыслили насчет своего правления, и если последняя по врожденному чувству ненавидела рабство, то первый, пробыв четырнадцать лет послом своего двора в Швеции, почерпнул там некоторые конституционные понятия, оба соединились в намерении исторгнуть свое отечество из рук деспотизма, и императрица, казалось, их ободряла. Они сочинили условия, на которых первые чины России, отрешив Петра III, при избрании нового монарха долженствовали возложить корону на его супругу, но с ограниченною властью. Таковое предположение завлекло в заговор знатную часть дворянства. Исполнение сего проекта приобретало ежедневно более вероятности, и Екатерина, употреблявшая его средством обольщения, чувствовала, что от нее требуют более, нежели она хочет дать.
В то же самое время обе партии начинали встречаться. Княгиня, уверенная в расположении знатных, лишь испытывала солдат; Орлов, уверенный в солдатах, испытывал вельмож. Оба, незнакомые друг другу, встретились в казармах и посмотрели друг на друга с беспокойным любопытством. Императрица, которую уведомили они об этой встрече, почитала за нужное соединить обе стороны и имела столько искусства, что, подкрепляя одну другою, сама сделалась главным лицом всего действия.
Орлов, наученный ею, обратил на себя внимание княгини, которая, думая, что чувства, ее одушевлявшие, необходимо присутствуют в сердце каждого, видела во главе мятежников ревностного патриота. Она никак не подозревала, чтобы он имел свободный доступ к императрице, и с сей минуты Орлов, сделавшись в самом деле единым и настоящим исполнителем предприятия, имел особенную ловкость казаться только сподвижником княгини Дашковой.
Но как скоро открылось пред ним намерение вельмож, он опрокинул все их предположения и клялся не допустить, чтобы они предлагали условия своей монархине. Он сказал, что поскольку императрица дала слово установить права их вольности, они должны ей верить, впрочем, как им угодно, но он предводитель солдат; он и гвардия будут действовать одни, если это нужно, и имеют довольно силы, чтобы сделать ее монархиней.
Тут не забыли и народ, и чтобы поселить дух возмущения, то пустили слух, будто оное вспыхнуло во всех губерниях; будто монастырские крестьяне сбегались толпами со всех сторон и не повиновались новому указу, будто крымские татары стоят на границе, приготовляясь к нападению, как скоро император выведет все войска из империи для войны, совершенно чуждой для России. Не только эти слухи, смесь истины и лжи, быстро распространялись, как и везде случается, где правление становится ненавистным и где всеобщее негодование жадно хватается за всё, что может ему льстить или раздражать; но в России, где не разговаривают о делах публичных, где за сие любопытство иногда наказывают смертью, подобные слухи сами по себе были уже началом бунта. Безрассудные планы нелепого императора на отъезд истребили из его памяти, что по древнему обычаю должно ему ехать в Москву и принимать царскую корону в соборной церкви Кремля; вот почему явно почти кричали, что позволительно свергнуть с престола государя, который небрежет помазать себя на царство.
В то же время императрица уведомила послов тех дворов, коих союз нарушил император, что она ненавидит такое вероломство и вынуждена просить у них денег, в которых начала уже нуждаться. Эти послы, и особенно французский, барон Бретейль, привыкшие с давних лет управлять умами сей нации, в теперешнем переломе общественных дел старались споспешествовать намерениям, в которые увлекали императора враги их государей. Они немедленно воспользовались средством, которое подавал к тому сей заговор; и хотя им предписано было от дворов не принимать особенного участия в сих движениях, однако они деятельно и успешно старались доставить императрице всех своих участников. Напротив, послы стран, дружественных императору Петру, всячески старались ускорить его отъезд; в угоду ему предавались изнурительным удовольствиям двора, и, между тем как им расставляли везде сети, они восхищались успехами своей деятельности, видя проходящие
