том уединении, которое она избрала себе еще до кончины императрицы Елизаветы. Сей прекрасный несчастливец, уверяли ее, достоин ее покровительства; при том же княгиня Куракина была так известна, что можно всякий раз, завязав глаза, принять себе в любовники того, который был у нее.

Горничная Екатерина Ивановна, женщина ловкая и любимая, стала посредницей, приняла все предосторожности, какие предусмотрительная недоверчивость может внушить, и Орлов, любимец прекрасной незнакомки, не зная всего своего счастья, был уже благополучнейший человек в свете. Что ж чувствовал он тогда, когда в блеске публичной церемонии увидел он на троне обожаемую им красоту? Однако же он тем не более стал известен. Вкус, привычка или обдуманный план, но он жил всегда вместе с солдатами, и хотя по смерти генерала она доставила ему место артиллерийского казначея с чином капитана, он не переменил образа своей жизни, употребляя свои деньги, чтобы привязать к себе дружбою большое число солдат. Однако он везде следовал за своею любезною, везде был перед ее глазами, и никогда любовная связь не производилась с таким искусством и благоразумием. При дворе недоверчивом она жила без подозрения, и только тогда, когда Орлов явился на высшей ступени, придворные признались в своей оплошности, припоминали себе условленные знаки и случаи, которыми всё должно было бы объясниться. Оба давно имели удовольствие понимать друг друга, не открыв ничего своею нескромностью. Таким-то образом жила великая княгиня, между тем как целая Европа удивлялась благородству ее сердца и несколько романическому постоянству.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова была младшая из трех знаменитых сестер, из коих первая, графиня Бутурлина, прославилась в путешествиях по Европе своей красотой, умом и любезностью, а другую, Елизавету Воронцову, великий князь Петр избрал между придворными девицами или фрейлинами. Все они были племянницы нового великого канцлера графа Воронцова, который, достигнув сей степени тридцатилетнею искательностью, услугами и гибкостью, наслаждался ею в беспорядке и роскоши и не доставлял ничего своим племянницам. Первые две были приняты ко двору, а младшая воспитывалась при нем. Она видала тут всех иностранных послов, но с пятнадцати лет желала разговаривать только с республиканскими. Она явно роптала против русского деспотизма и изъявляла желание жить в Голландии, в которой хвалила гражданскую свободу и терпимость вероисповеданий. Страсть ее к славе еще более обнаруживалась; примечательно, что в стране, где белила и румяна были у дам во всеобщем употреблении, где женщина не подойдет без румян под окно просить милостыни, где в самом языке слово «красный» есть выражение отличной красоты и где в деревенских гостинцах, подносимых своим помещикам, долженствовала быть банка белил, в такой, говорю, стране пятнадцатилетняя девица Воронцова отказалась повиноваться навсегда сему обычаю.

Однажды, когда князь Дашков, один из отличнейших придворных, забавлял ее разговором в лестных выражениях, она подозвала великого канцлера со словами: «Дядюшка! Князь Дашков мне делает честь своим предложением и просит моей руки»[92]. Собственно говоря, это была почти правда, и молодой человек, не смея открыть первому в государстве человеку, что сделанное им его племяннице предложение еще не совсем такое, на ней женился и отправил ее в Москву за двести миль. Она провела там два года в отборном обществе умнейших людей; но сестра ее, любовница великого князя, жила как солдатка, без всякой пользы для своих родственников, которые посредством ее ласк старались управлять великим князем, но по своенравию и ее неосновательности видели ее совершенно неспособной выполнить их намерения. Вообразив, что княгиня Дашкова тонкостью и гибкостью своего ума легко выполнит их надежды и хитро овладеет другими, они употребили все способы, чтобы возвратить ее ко двору, который находился тогда вне города.

Молодая княгиня с презрением смотрела на безобразную жизнь своей сестры и всякий день проводила время у великой княгини. Обе они чувствовали равное отвращение к деспотизму, который всегда был предметом их разговора, а потому она и думала, что нашла страстно любимые ею чувствования в повелительнице ее отечества. Но как она делала противное тому, чего от нее ожидали, то и была принуждена оставить двор с живейшим негодованием против своих родственников и с пламенной преданностью к великой княгине. Она поселилась в Петербурге, живя скромно и охотнее беседуя с иностранцами, нежели с русскими, занимая пылкие свои дарования высшими науками и обнаруживая в дружеских своих разговорах, что и страх эшафота не будет ей никогда преградою. Когда сестра ее готовилась взойти на престол, она гнушалась возвышением своей фамилии[93], которое основалось бы на невзгодах ее подруги, и если удерживалась от явного роптания, то причиною тому были решительные планы, кои при самом начале она себе предначертала.

Во всеобщем забвении это и были две тайные связи, которые императрица про себя сохраняла, и так как Орлов и Дашкова друг с другом были не знакомы, то она управляла одновременно двумя партиями и никогда их не соединяла, надеясь одной возмутить гвардию, а другой восстановить вельмож.

Орлов для лучшего успеха продолжал тот же образ жизни. Его первыми соучастниками были братья и искренний его друг Бибиков. Эти пять человек, в чаянии нового счастья или смерти, продали все свое наследство и рассыпались по всем питейным домам. Искусство, с которым императрица умела поставить Орлова хранителем артиллерийской казны, доставило им знатные суммы, которыми они могли удовлетворять все прихоти солдат. Во всеобщем волнении умов нетрудно было дать им одинаковое направление; во всех полках сеяли они негодование и мятеж, внушали сострадание к императрице и желание жить под ее законами. Чтобы уверить ее в первом опыте, они склонили целые две роты гвардейского Измайловского полка и крестным целованием приняли от них присягу. На всякий случай хотели удостовериться даже и в их полковнике, зная, что по характеру своему он неспособен ни изменить заговору, ни сделаться его зачинщиком.

Это был граф Кирилл Григорьевич Разумовский, урожденный казак, который по тайному браку своего брата с покойной императрицей достиг такой милости, что для него восстановили звание гетмана, или Верховного Малороссийского казачьего предводителя. Сей человек колоссальной красоты, непричастный ни к каким хитростям и изворотам, был любим при дворе за свою сановитость, пользовался милостью императора и народною любовью за то, что в почестях и величии сохранял ту простоту нрава, которая ясно показывала, что он не забывал незнатного своего происхождения; неспособный быть зачинщиком, от его присутствия в решительную минуту мог зависеть перевес большинства. Орлов, которого он никогда не видал, осмелился потребовать от него секретного приема, представил глазам его все беспорядки правления и без труда получил обещание, что при первой