любви к равенству, в стремлении к героизму, он страстно привязался к сим благородным идеям, но мешал великое с малым и, подражая героическим предкам, по слабости своих дарований оставался в детской мечтательности. Он утешался низкими должностями солдат, потому что Петр I проходил по всем степеням военной службы, и, следуя сей высокой мысли, столь удивительной в монархе, который успехи своего образования ведет по степеням возвышения, он хвалился на придворных концертах, что служил некогда музыкантом и сделался по достоинству первым скрипачом. Беспредельная страсть к военной службе не оставляла его во всю жизнь; любимое занятие его состояло в экзерциции, и, чтобы доставить ему это удовольствие, не раздражая российских полков, ему предоставили несчастных голштинских солдат, которых он был государем. Его наружность, от природы смешная, делалась еще более таковою в искаженном прусском наряде: штиблеты затягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен и принужден был садиться и ходить с вытянутыми ногами.

Большая необыкновенной формы шляпа прикрывала маленькое и злобное, но довольно живое лицо, которое он еще более безобразил беспрестанным кривляньем для своего удовольствия. Однако он имел довольно живой ум и отличную способность к шутовству.

Один поступок обнаружил его совершенно. Без причины обидел он придворного, и как скоро почувствовал свою несправедливость, то для сатисфакции предложил ему дуэль. Неизвестно, какое было намерение придворного, человека искусного и ловкого, но оба они отправились в лес и, не сходя с места, на расстоянии десяти шагов один от другого, стучали большими своими сапогами. Вдруг князь остановился, говоря: «Жаль, если столь храбрые, как мы, переколемся. Поцелуемся». Во взаимных учтивостях они возвращались к дворцу, как вдруг придворный, приметив много людей, поспешно вскричал: «Ах, ваше высочество, вы ранены в руку, берегитесь, чтоб не увидели кровь» – и бросился завязывать оную платком. Великий князь, вообразив, что этот человек почитает его действительно раненым, не уверял его в противном, хвалился своим геройством, терпением и, чтобы доказать свое великодушие, принял его в особенную милость.

Немудрено, что льстецы легко овладели таким князем. Между придворными девицами скоро нашел он себе фаворитку, Елизавету Романовну Воронцову, во всем себе достойную. Но удивительно, что первый его любимец и адъютант Андрей Васильевич Гудович, к которому он питал неизменное чувство дружбы, был достопочтенный молодой человек и прямо ему предан.

Итак, союз супружества, видимо, начал распадаться, когда граф Понятовский в одном загородном доме, идучи прямо к великой княгине, без всякой побудительной причины быть в том месте, попался в руки мужа. Понятовский, министр иностранного двора, в предстоящей опасности противопоставлял права своего звания, и великий князь, видя, что таковое происшествие принесет бесславие обоим дворам, не смел ничего решить сам собою, а приказал посадить его под караул и отправил курьера к управляющему тогда империей любимцу. Великая княгиня, не теряя присутствия духа, пошла к мужу, решительно во всем призналась и представила, сколь неприятно, а может быть и гибельна будет для него самого огласка такого приключения. Она оправдывалась, упрекая его в любви к другой, что было всем известно, и обещала впредь обходиться с этою девицею со всей внимательностью, в которой она по гордости своей до сих пор ей отказывала. Но так как все доходы великого князя употребляемы были на солдат и ему недоставало средств, чтобы увеличить состояние своей любовницы, то Екатерина, обращаясь к ней, обещала давать ей ежегодное жалованье. Великий князь, удивляясь ее влиянию и убеждаемый в то же время просьбами своей любезной, смотрел сквозь пальцы на бегство Понятовского, и сам старался загладить стыд, который хотел причинить.

Случай, долженствовавший погубить великую княгиню, доставил ей большую безопасность и способ держать на своем жалованье и саму любовницу своего мужа; она сделалась отважнее на новые замыслы и начала показывать всю нелепость своего мужа столь же тщательно, сколь сперва старалась ее скрывать. Она совершенно переменила систему, и избрав своего сына орудием собственного честолюбия, вознамерилась доставить ему в будущем корону и пользоваться правом регентства; намерение благоразумное и в совершенной точности сообразное с законами империи. Но надлежало, чтоб сама Елизавета отрешила своего племянника. Государыня кроткая, нерешительная, суеверная, которая, подписывая однажды мирный договор с иностранным двором, не докончила подписи потому, что шмель сел ей на перо; в племяннике своем она уважала те же права, какими воспользовалась сама. Оставалось одно средство: при кончине ее подменить завещание – средство, которому бывали примеры и между монархами и по которому Адриан наследовал Траяну.

В то время как замышляли сию хитрость, переворот в общих делах Европы похитил у великой княгини нужного ей поверенного, великого канцлера Бестужева, которого перемена придворных связей лишила места. Его отдаление влекло за собой и графа Понятовского, которого отозвали к своему королю, и великая княгиня с чувством глубочайшей горести у ног императрицы тщетно умоляла ее со слезами возвратить ей графа, на которого сама Елизавета взирала с беспокойною завистью.

Княгиня начала жить при дворе, как в пустыне, и таким образом она провела несколько лет, имея известные связи только с молодыми женщинами, которые, так же как и она, любили поляков и были худо приняты при большом дворе за юные свои прелести. Она вставала всегда на рассвете и целые дни просиживала за чтением полезных французских книг, часто в уединении и не теряя никогда времени ни за столом, ни за туалетом. В сие-то время положила она основание будущему своему величию. Она признавалась, что уроками всей своей утонченности обязана одной из своих дам, простой и не замечательной наружности. В сие-то время заготовила она на нужный случай друзей; значительные особы убеждались, по тайным с нею связям, что они были бы гораздо важнее во время ее правления; и так как под завесой злополучной страсти происходили некоторые утешительные свидания, то многим показалось, что при ее дворе они вошли бы в особенную к ней милость. Таково было ее положение, когда 5 января 1762 года скончалась императрица Елизавета.

Оставляя до времени исполнение великих предначертаний, она старалась в сию минуту еще раз получить свою власть кротчайшими средствами.

Министры, духовник, любовник, слуги – все внушали умирающей императрице желание примирить великого князя с женою. Намерение увенчалось успехом, и наследник престола в тогдашних хлопотах, казалось, возвратил ей прежнее свое доверие. Она убедила его, чтобы не гвардейские полки провозглашали его, говоря, что «в сем обыкновении видимо древнее варварство и для нынешних россиян гораздо почтеннее, если новый государь признан будет в Сенате», в полном уверении, что в правлении, где будут соблюдаемы формы, подчинит скоро всё своей воле; министры