Я пожал плечами. Мосты и мосты. В Изломе никто не кичился переправами, мостами или брусчаткой. Несколько лет учебы, камни, время и золото – и каждый сможет поставить мост.

– А дорога через Пеструю чащу? О-о, – мечтательно протянул старик, – я был еще совсем юн, когда мы проредили лес перед замком. Две дюжины лет – почти целая жизнь! – ушло на то, чтобы к каждому селу могла прибыть любая повозка. Я объездил весь край, искоренял разбой и проверял, как движется дело моего рода.

В Изломе дороги вели во все стороны – хорошие, ровные. Я чуть не рассмеялся, представив, как консулы бы хвалились, вспоминая такую мелочь. Вот только на материке и дорога считалась роскошью.

Голос Бато, раньше казавшийся слегка усталым, крепчал:

– Знал ли ты, что между Латунным озером и дальней степью цветут кустарники, которых не найти и на всем материке? – Эдельберт шагнул назад, чтобы рассмотреть или услышать Бато. – Их прозвали «Крыло грача». С тех пор как вы пожаловали к нам с юга, они отцвели уже дважды. Лепестки у «крыла» почти черного цвета, как уголь. Роса собирается на цветах и блестит, словно хрусталь на крашеном шелке. – Перчатка высунулась за стену и указала за наши спины. – Может, ты видел каменную арку на востоке от Волока, перед пещерами? Если проснуться на самом рассвете, можно поймать солнце в ее свод. – Бато почему-то замолчал. Все притихли, даже перестали шептаться.

Я осторожно добавил:

– Нет нужды прощаться с Волоком навсегда. Не пройдет и года, как все уляжется, и вы сможете…

Бато перебил меня:

– Я дал клятву вслед за своим отцом, что сохраню эти земли для людей Волока. Что ваши купцы будут колесить по местным дорогам как гости и что любой, кто явится к нам воевать, получит жесткий отпор. До последнего солдата. – Бато говорил так, словно вообще не знал, что он смертен. – Мое сердце здесь, мальчик с острова. – Шлем с перьями повернулся в сторону дальних холмов, где не было ни войска, ни штандартов. – Чужеземец, который бросил родной край… Нас с тобой лепили из разного теста.

Этот упрямый осел стоял там, смотрел на меня сверху вниз и говорил о верности, клятвах, людях и их земле, будто святой. Будто не обрек сотни на гибель из-за упрямства и чертовой гордыни. Говорил мне о лжи!

Ни о чем мы не договоримся, видит само солнце.

– Я жил в клетке с самого детства, – прорычал я. – У меня никогда не было настоящего дома!

– Потому ты пришел сжигать наши? – с тоской спросил Бато. В этот миг я почуял, что старику уже и не нужен ответ.

Упрямые ослы никогда не уступают и шага. Даже если все погибнут по их вине.

– Вы говорили, что знаете обо мне все, – я ухмыльнулся. – Тогда вы должны знать, ради чего я переплыл море. Но это вам неизвестно. Как неизвестно и о жизни в Воснии за пределами крепких стен. Сердце? Не было ни дня, когда моя доброта принесла бы что-то, кроме горя. – Я со злостью посмотрел наверх. – И тем не менее я поднялся сюда и снял шлем.

«И больше я этой ошибки не совершу».

Эдельберт поднял руки и вклинился в разговор, будто еще верил, что старика можно убедить:

– Предложение все еще в силе, хотите верьте, хотите – нет…

Голос Бато сорвался со стен к земле. Зычный, весьма пугающий. Этот голос мог отправить стрелы в любой момент.

– Слова. Доверие. У меня был хороший друг. Звали его Данган. Сэир Данган. – Я проглотил ком в горле. – Парень приехал строить дома и мосты. Рыл колодцы. Никому не причинил зла…

Я поднял лицо еще выше, чтобы его точно увидели со стены.

– И я приказал его отпустить!

– Это я тоже слышал. – Бато повернул голову налево, будто что-то высматривал, затем – направо. – И все же я что-то не вижу его среди живых.

«Чертовы идиоты!» – Я стиснул зубы. Ни на кого нельзя положиться в этом краю.

– Полагаю, тут тебе сказать нечего, – Бато пожал плечами.

Если я успею сделать еще три шага назад, быть может, я смогу укрыться от стрел и побежать вниз, придерживая шлем, не оборачиваясь, не…

– Мне жаль. – Я смотрел на шлем Бато, потому что так и не увидел его глаза. – Есть вещи, которые не исправить. Если бы я мог…

– Ты не можешь ничего, мальчик с острова. Ты веришь в сказки Долов и Восходов, придуманные для больших детей. Даже сейчас, стоя здесь, ты можешь еще меньше, чем мог сделать я, пока вы не отняли последний острог для вашего пастушка.

«Пастушка? Да старик спятил, уходит от одной темы к другой».

Эдельберт процедил сквозь зубы:

– Пустой треп это все. Бестолковщина…

Уж в чем-то мы были согласны. Старик, самый упрямый из ослов, который печется только о своей шкуре, стоял за стеной и пытался меня пристыдить. Выжил из ума.

Да и я не лучше. Задрал голову, как индюк, пытаюсь втолковать этому ослу, что гибнуть за горстку камней, когда все предрешено, – сущая глупость. Кому и что я пытаюсь доказать?

– Может, ты вовсе и не так плох, как о тебе говорят, мальчик с острова. Может, и так. Только я знал людей в сотни раз лучше…

Я тихо заметил:

– Всегда можно найти кого-то хуже или лучше, кого ни возьми в пример.

– Сэир Данган был прекрасным человеком. Он тоже ушел из своего дома, как и ты. Ушел, чтобы строить дома для других.

Несколько защитников показали грубые жесты, как сельские мальчишки. Переговоры обратились в странную перепалку. Нужно знать, когда дело становится безнадежным и когда пора уходить.

– Предложение остается в силе до завтрашнего дня. – Я приложил руку к лицу, прячась от солнца. – Обсудите это с вашими людьми, раз уж дали клятву их беречь!

«Может, хоть у них найдется крупица благоразумия. Или хотя бы любви к жизни».

Шлем с перьями снова сдвинулся правее, дальше от башни. Голос Бато прогремел над стеной:

– Ах да. По поводу клятвы и слов. Я тут попросил своих ребят не стрелять по вам. – Солдаты рядом с ним тоже отступили, между зубцами показались новые лица. – Всякое бывает, сам знаешь. Не уверен, что меня послушаются.

Я не успел ничего ответить или сообразить. Эдельберт резко пригнулся и отскочил в сторону. Хрясь! В подручного вонзился арбалетный болт.

– Акх! – всхлипнул он и завалился на бок.

Древко с флагом мира ударилось о землю и медленно