Рядом с ним бездельничала охрана. Каждый раз новые лица. Хорошо же быть уродливым бестолковым солдатом. Никаких отработок собственной задницей.

– Там, где вы приказали, – осторожно ответила я, стоя в стороне. Живот все еще болел от старого удара.

Хайвик задрал верхнюю губу:

– Ну, чего разнюхала, мышка? Давай быстрее!

«Никуда не торопись. Ни о чем не переживай, я все сделаю», – обещал он тогда, в последнюю ночь под крышей «Яблоньки». И сердце растаяло. Растаяло зря.

– Насколько я поняла, – возможно, осторожность в словах спасет жизнь, – Восходы еще не расчистили площадку под требушет. В лагере пьянство и разруха. Все время чего-то не хватает, старики грызутся из-за ерунды.

– Урфус, – перебил Хайвик, – этот ублюдок еще ходит?

– Да.

– Сколько солдат у них?

– Говорили, пять сотен.

– Значит, сходится. – Хайвик почесал щетину на третьем подбородке. – Что из оружия? Сколько телег?

– Я не считала…

Хайвик резко поднялся с пня и заслонил собой свет факела.

– Может, и мне разок не посчитать твою работу? – Солдаты зафыркали. – Тем более что ты и так ни хера с ней не справляешься.

– Вы обещали, что эта будет последней.

Слова прозвучали неубедительно. Будто не было никакого договора, и все выдумка, и я сама – обманщица, которой захотелось слишком много. Хайвик оттопырил губу и придвинулся так, что лицо обдало несвежим дыханием.

– Если ты облажаешься, милая, эта работенка и впрямь станет для тебя последней. Только не так, как я тебе говорил, совсем не так. Могу поклясться потрохами, такой конец тебе совсем не понравится…

– Такие концы не облизывают, – воодушевились за спиной, – такой конец не задобришь!

Гоготали солдаты одинаково, независимо от цвета плащей и портков. Мерзко, гулко, по-звериному.

«И с какой стороны – мои друзья?»

Лес не отвечал. Говорил только Хайвик, у которого явно внутри что-то давно перегнило:

– Я должен знать каждую мелочь. Из чего у них стрелы, кто сидит в главном штабе, а кто – исполняет приказы. Где лежат снаряды, где – гвозди. Каждую. Мелочь, – произнес он отчетливо, с большими паузами. Он не догадывался, что даже Восходы сами не знают, где у них что лежит. – Если я спрошу, куда гадят их люди, чем и как часто, ты должна сказать. Должна ответить. – Он чуть отодвинулся и выдавил из себя немного тепла, изобразив улыбку. – Ты мои глаза и уши, мышка. Постарайся быть полезной.

Мужчины никогда не принимали отказов. Оставалось лишь кивать и соглашаться.

«Настоящих друзей у меня нет ни с одной из сторон».

Солдаты зашептались, а Хайвик уже отдал новый приказ.

– Завтра, в это же время…

«Невозможно!» – стоило бы ответить этой свинье.

Но единственный способ отказать вооруженному мужчине – обмануть и убежать без оглядки прочь. Жаль только, что бежать было некуда. И не к кому.

– Я буду ждать, мышка, – бросил Хайвик, опасливо оглянулся и зашагал во тьму.

Проводив их взглядом, я долго думала о том, помнит ли Хайвик мое имя.

По иронии, с пониманием и заботой ко мне относился лишь тот мужчина, которого я предала. Чужеземец, о котором говорили жуткие вещи, разрешал мне звать его по имени. Звать на «ты».

Он был удивительно мил и добр, когда раздевался там, в отдельной палатке. Большинство мужчин казались благоразумными, пока ходили в портках, при одежде. Но стоило им закрыть за собой дверь, оплатить ночь…

Одни гоготали над шутками, которые и ребенку стыдно сочинять. Другие лгали и клялись в вечной любви. Оставляли синяки, шептали на ухо всякую гадость и раздувались от самомнения. Если бы эти звери платили только за соитие, жизнь девочек в «Яблоньке» стала бы намного легче. И моя тоже.

Наверняка каждый из них глубоко болен. Хайвик уж точно. Удивительно, как больные люди могут обладать такой властью и деньгами. На фоне Хайвика чужеземец казался не таким уж и плохим человеком.

Сегодня он засыпал на моем плече. Совсем скоро его схватят еще сонным, заведут руки за спину, переломают пальцы. И не успокоятся, даже когда он начнет просить о смерти. Уйдет день или два. Только потом повесят обескровленную голову, еще белее чем обычно, на створки ворот.

Так было с тем недотепой, Виллом. Так будет и с ним.

«Все потому, что мужчины никогда не смогут примириться друг с другом!»

Пробираясь обратно сквозь ночной лес, я думала, что с меня хватит. О, если бы мужчины умели слышать! Если бы не колотили каждый раз, как только что-то идет против их воли или звучит не так лестно. Тогда уж точно мне было бы что сказать! Даже если и нет у меня никаких друзей по обе стороны.

Может, чужеземец умеет слушать? Отодвигая колючие ветви уставшими руками, я представляла, как все скажу:

«Убирайся, дурень! Убирайся прочь со своими друзьями. Чего вам не сидится в своих домах? Чем же плохи вечера с женами или при стареющей матери? Для чего вы возитесь в этой грязи, ломая друг другу кости, уродуя лица и тело?

Гиблое всхолмье, замок! Эта каменная глыба стоит того, чтобы лечь в землю? Лишиться красивых глаз, руки или ровной улыбки?»

Лес, как всегда, скрипел и пугал, но ничего не подсказывал. Я умела слушать. Я помнила. Никакого выбора и нет.

Когда все закончится, свиньи вроде Хайвика получат повышение, а голодные девочки в «Яблоньке» – новые синяки и тяжесть в брюхе. Было ли когда-нибудь иначе?

Удивительно, как больные люди при власти продолжают всем заправлять.

Если бы только можно было хоть что-нибудь изменить! И если бы только эти перемены были к лучшему. Однажды я уже попыталась. Теперь вместо борделя иду от одного врага к другому, чтобы притворяться другом. Все ради того, чтобы жить.

«Последнее задание, и долг будет оплачен. Оплачен же, так?»

Тени леса колыхались, словно тина в мутной реке. И росли из земли, закрывая небо. Непроглядная тьма там, где должно бы светить солнце, – так похоже на мою жизнь. Просто идти впотьмах, на ощупь, от одной беды к другой. Идти в надежде, что настанет рассвет.

Обратный путь в темноте всегда пугал больше всего. Даже если запомнишь его наизусть – каждый шажочек! – все равно страшно так, будто попался в плен. И чаща распахнет свои объятия, схватит ветвями, задушит, бросит кости у корней…

«Перед рассветом ночь темнее всего», – говорила Фиалка.

Появились крохотные угольки в черноте. Они становились больше и больше, манили, согревали одним видом. Следом послышался храп и бормотание – солдаты Восходов. Мужчины. По большей части – ублюдки и враги. Но даже так