этих связей, или должен сложить свои государственные функции»[1117].

Указания Гитлера были обнародованы в циркулярном письме партийной канцелярии 20 августа 1942 г. Депутатам рейхстага и другим действующим партийным функционерам категорически запрещалась деятельность в «правлении, наблюдательном совете, административном совете или прочих органах частных компаний любого вида»[1118]. Этот запрет был подтвержден циркулярным указом главы фракции НСДАП д-ра Фрика от 26 февраля 1943 г. В нем для депутатов рейхстага устанавливался в ультимативной форме срок до 31 марта 1943 г.: «До 31 марта 1943 г. все члены фракции, которые в настоящий момент еще входят в наблюдательный совет либо другой орган частной компании, обязаны или выйти из этого органа или сообщить фракции, что они сдают свой мандат». Исключения из этого запрета невозможны и в том случае, «если при исполнении в отдельном случае возникнут трудности»[1119].

Это требование разделения экономики и политики было, конечно, несовместимо с практикуемой Альбертом Шпеером (рейхсминистром вооружений и военного производства в 1942–1945 гг.) системой «самоуправления промышленности». Именно здесь была реализована персональная уния между экономикой и политикой в ее самой чистой форме. Противники этой практики, например Отто Олендорф и Фридрих Ландфрид, занявшие позднее решающие позиции в имперском министерстве экономики, однозначно ссылались в своей критике этого переплетения интересов на Гитлера. В результате бесед между Олендорфом, Ландфридом и Функом в 1942 г. сошлись на точке зрения, что центральной задачей реорганизованного и увеличившего свой политический вес имперского министерства экономики является сопротивление «перемещению задачей высшего порядка на людей и организации действующей экономики»[1120]. В письме Олендорфа Гиммлеру от 16 октября 1942 г. он ссылается на сообщение имперского министра экономики Функа, в соответствии с которым отвечающий за такие вопросы шеф рейхсканцелярии Ганс Ламмерс в самое ближайшее время «сообщит ему ясное мнение фюрера, согласно которому решительно отвергается исполнение государственных задач высшего порядка самими представителями частной экономики»[1121].

То, что система Шпеера все-таки практиковалась и дальше, показывает, что нарисованный национал-социалистической пропагандой образ «государства фюрера» часто имел очень мало общего с реальностью. Гитлер не был всевластным диктатором, как преувеличенно изображали его даже противники, и он не был решительным вождем, каким его охотно хотели видеть сторонники и он сам. Он, конечно, знал о коррупции гауляйтеров и других крупных партийных функционеров, на которую он, однако, — так же как и на моральные проступки, которые ему были безразличны, — «закрывал глаза с почти безграничной терпимостью»[1122].

Выдвинутое Гитлером требование разделения экономики и политики и его критика «персональной унии» ведущих представителей каптала с носителями государственных функций прямо и логично вытекали из его приверженности «примату политики» и его тезиса о «вторичной роли экономики», поскольку такое переплетение интересов, конечно, решающим образом сдерживало оперативную энергию политического руководства. Поэтому для Гитлера оно было сильным раздражающим мотивом, и он явно был обозлен тем, что соответствующие его директивы не были исполнены. Это показывает и ложность представления о Гитлере как о лакее монополистического капитала и послушном подручном интересов крупных капиталистов. Для него речь шла не о реализации интересов капитала, а о продвижении его мировоззрения и политики подавления всякого сопротивления, даже если оно исходило из рядов промышленников, которых он — как будет показано в следующих главах — рассматривал лишь как уполномоченных национал-социалистического государства и которым он, явно или скрыто, грозил обобществлением, если они не были готовы играть эту роль.

5. Рынок и план

Возможно, самый важный и одновременно самый спорный вопрос в интерпретации экономических взглядов Гитлера касается соотношения рыночных и плановых компонентов в его мышлении. Тёрнер придерживался тезиса, согласно которому Гитлер «сделал либеральный принцип конкуренции основой его взглядов на внутригосударственные экономические дела. При этом он указывает на связь между базовым социал-дарвинистским убеждением Гитлера и его поддержкой принципа конкуренции. Гитлер видел в свободной конкуренции особый случай базового социал-дарвинистского принципа, в соответствии с которым жизнь есть постоянная борьба, в которой выживает более толковый и способный[1123].

Баркай возражал этой интерпретации Тёрнера, отстаивая тезис о том, что самой примечательной характерной чертой взглядов Гитлера был его «крайний антилиберализм, принципиальное неприятие принципа „Laisser faire“, беспрепятственной свободной рыночной предпринимательской инициативы». Правда, Гитлер не отвергал конкуренцию в принципе, но хотел, полагает Баркай, «безусловно подчинить индивидуальную свободную игру сил в экономике требованию авторитета „народной общности“ и государства». Именно попытка соединить эти две противоположности является одним из самых характерных признаков национал-социалистической экономической концепции. Следует признать, что Баркаю удается с помощью убедительных аргументов поставить под вопрос интерпретацию Тёрнера, но и он может лишь частично обосновать свой тезис. Баркай пытается объяснить слабость своей аргументации тем, что Гитлер почти не высказывал соответствующие свои взгляды в официальных речах и письменных материалах, поскольку считал тактически неумным вызывать таким образом враждебность предпринимательских кругов. Это совершенно верно, но в дальнейшем мы покажем, что тезис Баркая, согласно которому в центре мышления Гитлера стояло его убеждение в необходимости государственного ограничения конкуренции и «государственного управления экономикой»[1124], можно доказать гораздо лучше, привлекая большое число высказываний Гитлера, которые Баркай не учитывает или не упоминает.

Если мы соглашаемся с тезисами Баркая, то это не означает, что интерпретация Тёрнера совсем неверна, поскольку последний ссылается исключительно на позицию Гитлера по экономике и обществу до 1933 г. Об истинной позиции Гитлера до 1933 г. можно, действительно, до определенной степени только гадать, поскольку Гитлер, как правильно подчеркивает Баркай, строго хранил в секрете свои планы, прежде всего чтобы не оттолкнуть предпринимателей. В своих беседах с Вагенером, руководителем отдела экономической политики НСДАП, Гитлер постоянно подчеркивал значение секретности его экономических планов. Например, в сентябре 1931 г. он сказал: «Отсюда следует то, что я всегда подчеркивал, что эту идею никоим образом нельзя делать предметом пропаганды и вообще обсуждения, разве только в вашем самом узком рабочем кругу. Реализуема она все равно будет только когда у нас в руках будет политическая власть. Но и тогда нашими противниками, кроме евреев, будут вся промышленность, особенно тяжелая промышленность, а также крупные и средние землевладельцы и, конечно, банки»[1125].

Весной 1932 г. Гитлер заявил Вагенеру, что хотя он и социалист, но «в настоящий момент по политическим причинам <должен> учитывать и людей от экономики». При этом он выступил против опубликования экономических планов партии, поскольку: «Достаточно, если там будет хоть одно слово, которое неправильно или может быть неверно истолковано. Тогда все наши противники набросятся на это слово и так смешают с грязью не только нашу публикацию, но и всю нашу партию и все наши цели»[1126]. Гитлер постоянно упорно