Шрифт:
Закладка:
– А, наконец-то! – остановила я наш танец с отцом. – Пап, знакомься, мой жених Илья! А где мама?
Отец жал Илье руку, а я отлучилась в поисках мамы. Она стояла возле выхода на заснеженную веранду ресторана и смотрела не в зал, а в отражение стекла.
– Что там? – спросила я.
– К счастью, совершенно ничего.
– Смотри… голуби, – заметила я двух белых птиц на снежных перилах.
Бросив на нас взгляд красными глазками, птицы сорвались в небо, прижавшись бок о бок друг к другу.
– Хороший знак, да, мам? Голуби – это же к свадьбе. Пойдем, – приобняла я ее за плечи. – Илья приехал. Я представлю тебе его.
Со спины раздались знакомые голоса, я радостно обернулась, заметив необычное выражение на лице отца. Он словно бы пытался обогнать Илью и подойти к маме первым, но она обернулась вместе со мной.
– Мам, знакомься! Это Илья Воронцов. Мой жених!
– Рад с вами познакомиться, – поцеловал он моей матери руку, а я видела, как ее пальцы ходят ходуном в мелкой тряске.
– Илья Воронцов?.. Но, – поворачивала она голову то на меня, то на него, – как?..
– Вот и я не могу понять. Как? – произнес голос рядом.
Кавер-группа не останавливалась:
И чтобы с тобой ничего не случилось,
И чтобы с тобой мои были ветра.
Что мне осталось?
Быть твоим псом, молчаливым и добрым,
Пасмурным утром лизать твои руки и губы,
А звездной ночью стеречь твое счастье.
Но быть любимым тобой,
Псом, быть любимым тобой.
Что мне осталось?
– Максим Сергеевич! Здравствуйте! – поздоровалась я с будущим свекром. – Там на танцполе мои бабушка и дедушка Марина и Игорь и моя прабабушка Мирослава Кирилловна.
Отец Ильи низко поклонился прабабушке, и та ответила взаимным кивком.
– А это мои родители… – растерялась я, не понимая, откуда отец Ильи знает мою прабабушку.
Но он продолжил сам:
– Кира Игоревна, рад встрече, и… – сделал он паузу, рассматривая теперь моего отца.
– Константин Борисович, – шепнув, подсказала я.
– Чуть не ошибся и не назвал твоего папу Кириллом.
– Близко! Но нет! – рассмеялась я.
Мы с Ильей встали рядом, и, кажется, оба совершенно не догоняли, почему наши родители взвалили себе на плечи сто тонн неловкости. Уж что-что, а эмоции людей я всегда считывала без колебаний.
– Сима, – прервал молчание Максим Сергеевич, – у меня для вас с Ильей подарок на помолвку. Только он не поместился в дверь.
– Лошадь? – изумилась я. – Люблю скакать верхом!
Илья странно хмыкнул, а мама покраснела.
– По плацу, – добавила я, – галопом и рысью.
Максим Сергеевич закатил глаза, глядя на сына, но по-доброму, любя, и протянул мне брелок:
– Здесь одна лошадка, а под капотом штук пятьсот.
– Серьезно?! Это нам?!
– Только условие! Я включил родительский контроль и навигатор с маяком слежения. Ради безопасности, конечно.
– Мы сбегаем одним глазком посмотреть, ладно?! – обняла я всех родителей по очереди, всех расцеловала, схватила за руку Илью, и мы умчались галопом вниз по лестнице, оставляя взрослых с их скучными разговорчиками.
И неловкостью, разгадывать которую что-то совсем не хотелось.
А звездной ночью стеречь твое счастье,
Но быть любимым тобой,
Псом, быть любимым тобой.
Что мне осталось?
* * *
– Твой сын и наша дочь, – произнесла я, – женятся. Твой сын Илья и наша дочь Сима, – повторила я, убеждая в этом факте саму себя, – станут мужем и женой.
Мы не виделись с Максимом двадцать два года, но я сразу узнала его в парне, в которого влюбилась моя дочь. Тот же разрез глаз, те же тонкие длинные волосы, подбородок и скулы, только кожа более темная, оливковая.
Видимо, от матери.
– Ты знал? Про то, что наши дети, хм… дружат? – спросил Костя.
– В общих чертах, – уклончиво ответил Максим.
– Кто его мать? Полина? Нет… она светлокожая… – рассуждала я.
– Роксана, – ехидно дернул губой Максим. – Илья… все, что у меня есть. С Роксаной одновременно оформили свидетельства о рождении сына и об аннулировании брака. Она пятый с половиной раз замужем, живет на Бали и учит, как достигнуть просветления души с помощью обертывания то ли в энергию, то ли в банановые листья.
Костя протянул мне бутылку воды, сам взял бокал с шампанским. Со стороны открытых окон мы услышали рев спорткара и направились на веранду, пусть и заваленную по щиколотку снегом.
Фары красного «Феррари» резали сумрак, пока Сима с Ильей позировали фотографу у распахнутых дверей.
– Я сам учил его водить. И ремни там с тройной защитой. Если хочешь, – повернулся он к Косте, – установи что-нибудь из своих айти-прибамбасов. Ну там, голосовой запуск. Заказ завтрака на заднее сиденье.
Я покосилась на него, и он добавил:
– Шучу. Нет у «Феррари» заднего сиденья.
Вот так мы трое стояли под падающим на нас снегом и смотрели на счастье наших детей, в которых оживала и продолжалась наша любовь.
Были ли счастливы мы эти двадцать два года?
И если быть совсем точной… двадцать два дня… что прошли после вечеринки, на которой вместо боулинга с коллегами я оказалась на детском утреннике с пленкой в видеомагнитофоне.
Я вздрогнула, то ли из-за мелодии песни «Что мне осталось», то ли от воспоминаний, но надеюсь, что все-таки из-за приближения зимы.
– Поговори с ним.
– Костя…
– Вам обоим это нужно.
Накрыв мои плечи теплым пиджаком, Костя проявил деликатность, чтобы первым вернуться в зал. Он поцеловал меня в щеку и быстро сжал ледяные пальцы своей теплой рукой, что согревала меня все эти годы.
Максим облокотился, сдвигая локтями пушистые шапки перил:
– Как ты? – спросил он.
– В двух словах не ответить. В двух буквах – ОК.
– В двух буквах лучше, чем в трех.
– Ты назвал сына Илья?
– А ты назвала дочку Сима, – ответил тем же тоном Максим.
– Мы мечтали, что назовем так своих детей.
– Я не против, если они назовут внучат Максимкой и Максимилианкой!
– Кирюшей и Констанцией, – поправила я его. – Тебя не было двадцать два года, Макс.
– И двадцать два дня. – Помолчав, он тихо добавил: – Тебя не было столько же, Кирыч.
– Почему сейчас? Почему ты вернулся сейчас?
– Потому что вернулась ты. Ты вернулась. Сейчас.
Вытянув руку, он коснулся
