Шрифт:
Закладка:
– День рождения… еще и детский. Может, зал не тот? – уселась Полина на широкий диван, постукивая ногтями по микрофону для караоке.
По экрану бежали слова песни, но звука не было. И людей вокруг тоже не было.
– Кира, ты не перепутала адрес и место?
Я пробовала зайти в почту, но сети не было.
– Сбегаю наверх, позвоню кому-нибудь с улицы.
– Ага! Давай! Я пока кино посмотрю… вон, ретро какое-то включили! – завалилась Полина на подушки.
Бросив взгляд на экран, я почувствовала, что мои ноги налились цементом.
Старая запись дребезжащей пленки.
Время от времени изображение пересекали серые помехи, блики, зигзагообразные вспышки. Детская площадка. На асфальте мелькнули нарисованные мелом классики. Девочка с белыми волосами прыгала по ним, делая сложные перевороты. К ней присоединились трое сестер в одинаковых серых кофтах. Только колготки разного цвета.
– Фигня какая-то, – трясла пультом Полина.
– Нет! – вырвала я у нее пульт. – Не трогай! И уходи! Уходи отсюда, беги и не оборачивайся!
– Да что с тобой?.. Кира, ты чего?..
Замахнувшись молочным коктейлем, я окатила ее с ног до головы:
– Ты не должна это видеть! Не должна! – почти набросилась я на Полину с кулаками.
– А-а-а-а! Помогите! – закричала та, не понимая всей серьезности происходящего. – Максим говорил, что у тебя крыша едет, но, знаешь, она не едет, она уже совсем рухнула!
Схватив сумку, Полина убежала из зала, а я, сметая коктейли со столов, не могла перестать смотреть запись. Это я должна была бежать, чтобы ничего этого не видеть, но я просто не могла, не могла перестать смотреть на… них… на себя… на нас.
Камера перевернулась, и я увидела улыбающееся лицо двенадцатилетнего Кости. Мальчишки стрельнули в него хлопушками, а его родители вынесли торт, украшенный Человеком-пауком. Фигурка на третьем ярусе была высокой и очень яркой, все дети принялись тянуться к ней. Камеру взял отец Кости, снимая, как сын задувает свечи.
Мама Кости позвала всю ребятню с площадки угощаться тортом. Около турников бегал Максим Воронцов. Его загораживали спины друзей Кости, пока я смотрела, как он идет к прыгающим в классики девочкам.
Мой отец… Вон. Делает фотографию, где я с Аллой, Максом и сестрами.
Помехи, разорванная пленка, блики и росчерки… затем изображение появилось снова. Кажется, Костя снимал ростовых кукол: аниматоры были одеты Человеком-пауком, Лисой, Феей и Дедом Морозом. Летом. Но это никого не смущало.
Лицо Аллы. Она сидела на траве и разговаривала сама с собой, меняя выражения – то веселая, то грустная, то с кем-то невидимым словно бы спорит.
Снова помехи. Сестры бросаются вверх по холму к деревьям. За ними бегу я. За мной следом Максим.
Я сидела, чуть ли не уткнувшись лицом в экран телевизора, когда на лестнице прогремели тяжелые шаги.
– Телик! – крикнул Максим, и тот, кто был с ним рядом, швырнул в экран бутылкой детского шампанского.
Последнее, что я увидела на экране, – улыбающееся лицо двенадцатилетнего Максима.
– Какого черта?! – подскочила я с пола.
– Ты сказала, что не будешь это смотреть! – накинулся на меня Максим, отгораживая от разбитого телевизора.
– Пленка уже была здесь! Запись шла… – Но сейчас меня не только запись должна была волновать, но и тот второй, рядом с Максимом.
Что за вечеринка воссоединения всех бывших?!
– Зачем ты здесь?..
– Кира, – произнес Костя, – не смотри кассету. Не нужно…
Я не видела Костю почти год, если не считать короткой встречи в подземелье бюро. Он стал… взрослее. Все те же глаза цвета неба и мелькнувшая татуировка журавля на его руке.
– Ты… ты что? Знаешь, что на ней?
Костя посмотрел на Максима и как-то обреченно кивнул:
– Да.
– И что?! Говори, или я включу ее снова!
Рванув к видаку, я достала кассету и подняла ее высоко над головой. В тот момент я бы убила трубочкой молочного коктейля любого, кто решил бы у меня ее отобрать.
Максим вытянул руку и произнес без капли эмоций:
– Я. На кассете я, Кирыч. Вот что ты увидишь. Это я сделал с твоими сестрами.
– Нет… – рухнули остатки моей сердечной мышцы, скатываясь по всем ступеням ребер прямо в подвалы пяток. – Ты не мог…
– Они дразнили тебя, то есть нас. Обзывали женихом и невестой. Я толкнул их, песок на утесе осыпался. Я не хотел, чтобы… но так случилось. Они умерли, – перевел он взгляд на Костю, – из-за меня.
Костя подтвердил:
– Это правда, Кира. На пленке Максим.
– Макс… – подняла я на него глаза от кассеты, – ты знал?.. Всегда знал, что это был ты?
– Тебе повезло. Ты обо всем забыла.
Размахнувшись кассетой, я разбила ее о стеклянный журнальный столик, разодрав пленку.
– Ты… ты же знал, что я ищу правду… все это время ты знал!!! Как ты мог прикасаться ко мне? Как мог говорить, что любишь?!
Он только пожал плечами:
– Я брат Аллы. Чего ты хотела? Пусть сводный, но… наверное, спорыньей от ее хлеба надышался.
– Ты чудовище, Максим. Хуже Аллы…
– Уходи, пока не убил и тебя для полной коллекции тройняшек, – хмыкнул он, выставив отрезанный мизинец, – в отместку за это.
Приблизившись, он толкнул меня, вложив в удар всю силу, что в нем кипела:
– Проваливай!!!
Я отлетела, позволив стене в меня врезаться. Я не пыталась защититься.
Костя набросился на Максима, ударив его в челюсть, и между ними началась драка, пока не вмешались охранники боулинга.
Потом их увезли в полицию, а я… меня тоже куда-то собирались увезти, но я сбежала…
* * *
Я долго бежала по улицам, потом сутками ревела, потом неделю молилась, не зная правильных слов, потом я, кажется, спала и отдыхала в каком-то санатории, где все меня называли «Привет, Стив».
Потом стало безумно холодно. Потому что наступила осень.
Я вернулась домой, вернулась к жизни и учебе, не в силах согреться. Мне больше никогда не было тепло.
И даже на стажировку в бюро я вернулась благодаря Воеводину.
Я жила, и это уже было победой.
Глава 22
Геном Аллы с местоимением «я»
– Мам! – заглянула я на кухню. Весь пол был заложен листами газет, усыпанных горками земли. Зеленые тяпки, резиновые желтые перчатки, пластиковые таблички для подписей, маркеры и вырезанные фотографии. – Мам? – повторила я. – Пора выходить. Такси ждет, а ты не одета.
Мама отложила тяпку, сняла с головы косынку и встряхнула заранее уложенными локонами.
