полотне финишного флага.

Женя успел замахнуться только что выдернутым из меня скальпелем, и это было последнее, что я увидела, перед тем как грянул выстрел, надеюсь лишивший всех сгибательных функций его не пострадавшие ранее сухожилия.

Мой разум отделился от тела.

Невероятное ощущение – полет. Вот что испытывают птицы в небе. Стараясь не врезаться головой в потолочные лампы, я следовала за своим телом, наблюдая с потолка за ворвавшимися в кабинет лингвистов Воеводиным и Смирновым.

– Камиль, она жива? – торопился за врачом Воеводин, перестав проверять мой пульс.

– Относительно, – дернул он плечом и посмотрел куда-то над собой, – реанимационный набор! Быстро! Пульс нитевидный.

Мое тело положили на стол. В сторону полетели пуговицы разорванной рубашки. Ее ворот был похож на алое ожерелье из образовавшихся кровоподтеков. Я могла бы надеть черную рубашку и стать как традиционный бело-клетчатый флаг, которым дают отмашку при пересечении черты, но я была живой.

Всегда.

Отравленная Аллой… или «Аллой» (готовы ощутить эту разницу?), я не пересекла черту, надеясь, что возле древка мне выпадет белая клетка. Пусть в крови, пусть подшитая и подклеенная, но она останется знаком того, что я жива.

Такие аллегории приходили мне на ум, пока Камиль тер друг о друга железки с яркими проводами, пока я стояла в стороне от своего тела возле мыльни и не могла отвести взгляда от них.

Из зеркала над умывальником на меня смотрели сестры.

– Кира! – впервые услышала я голос Иры. Он был такой же, как у меня. – Кира, мы здесь, – подала она мне руку, – мы тебя видим.

Я протянула ладонь в ответ, коснувшись пальцами зеркальной глади, чувствуя, каким жидким становится серебро.

– Мне идти за вами? – спросила я, понимая, что, стоит немного надавить на поверхность, и я окажусь в зазеркалье целиком.

Мира убрала локон за ухо, точь-в точь как делала я, и ответила:

– Ты взрослая и сильная, как мы.

– Скажите, кто виноват? Мира! Ира! Умоляю вас! Расскажите правду! Почему вы умерли?!

Сестры переглянулись, и обе вытянули ко мне свои ладони, ставшие серебристыми. Ставшие похожими на зеркала, в которых отражалось мое бледное заплаканное лицо.

Их руки прошли сквозь зеркало и опустились мне на грудь.

– Нет! Я не готова вернуться! – воспротивилась я.

– Ты не готова остаться, – ответили они в унисон, плотно прижимая ладошки, словно бы обняв ими мое сердце.

Я ощутила жар и встряску, что повторилась дважды. Сколько я ни звала сестер, они лишь продолжали растворяться и, перестав улыбаться, исчезли в ярком свете.

Я зажмурилась и распахнула глаза, тут же снова смыкая веки от боли из-за бьющей по ним хирургической лампы. Камиль светил фонариком в зрачки, и я хотела убить его за эту пытку.

– Нет… я не готова, – повторяла я, – они не успели сказать… не успели.

– Кира, тише, – надавил Камиль рукой мне на лоб, когда я попробовала подняться и бежать в сторону мыльни, туда, где стояли раковина и зеркало, туда, где остались Мира с Ирой.

– Камера… – напомнила я про главное.

«Не спалил ли он дефибриллятором камеру-призрак, которую мне дал Воеводин?»

– Запись признания получена, Кира, не беспокойся, – ответил Воеводин, еле сдерживая дрожь в голосе. – Дунаев взят под арест. Все закончилось. Ты сделала… что-то невероятное и по всем пунктам незаконное, но теперь мы все знаем. Пшеница будет уничтожена, как и кафе.

– Я… в морге?

– Тут нет операционной, – ответил Камиль, стоявший по одну сторону резекционного стола (Воеводин был по другую). – Семен Михайлович, вам нужно выйти, или халат с маской наденьте. Я должен наложить швы.

Воеводин молчал. Он гулко барабанил пальцами, пока Камиль не остановил его.

Тогда Воеводин произнес:

– Ты не Журавлева, ты Кальмарова! У кальмаров три сердца. Одно ты отдала в оранжерее Аллы, одно оставила в лаборатории Жени, осталось последнее, Кира. Не потрать его зря.

– Научились… аллегориям… из китайских печенюшек? – улыбнулась я.

– Ты научилась большему, чем я мог представить, – хлопнул он учебником для первого курса по столу.

– Мое ранение, – прикоснулась я рукой к горлу, – теоретически не опасно. Лезвие проткнуло кожу… и ничего не задело. Только Камиль так умеет… но мне пришлось его… уговаривать. Женя ошибся в одном, выдергивая нож.

– В чем?

– Не знал, что я… Осьминогова.

– Кальмарова, – поправил Воеводин.

– Все они… головоногие.

– И чтобы ты встала на ноги, – нахмурился Камиль, – я должен подлатать то, на чем держится твоя голова, Кира! Поэтому вы двигаетесь к задержанному, – строго велел он Воеводину, – пока я задержу Киру и обездвижу, чтобы склеить и пришить, – дернул он уголком губ.

Закрыв за Воеводиным дверь, Камиль вернулся к столу, придвинув круглый табурет, и погасил хирургическую лампу.

– Закрой глаза и сделай глубокий вдох. Надавлю на точки, которые помогут тебе быстро восстановить силы.

– Мне бы такую методичку… про кунг-фу на пальцах.

– Акилари.

– Научишь?

– Нет.

– Научишь, – произнесла я второй раз без вопроса, – мы напарники, я должна уметь все, что умеешь ты.

– Тогда не учи меня выживанию со скальпелем в шее. Хватит с нас учебника Воеводина.

– Воеводина и второго автора на букву «А».

Я закрыла глаза, чувствуя быстрые, резкие, горячие нажатия, после которых перестала кружиться голова, прошло одеревенение мышц и даже сломанный от поцелуя Максима зуб больше не ныл.

– Я много раз представлял тебя здесь, – произнес Камиль, пока накладывал швы на порез.

– Ножи в горле… девушки в морге… Психологи, Камиль. Сходи на сессию, смени фантазии.

Камиль отрезал нить, наложил марлевую повязку:

– Я не псих.

– Я тоже.

Мы улыбнулись, глядя друг на друга, и Камиль произнес, глядя мне в глаза:

– Анна – девушка с острова. Она сказала: «Нож в моем горле спасет тысячи жизней. Когда придется – бей». Я не понимал, что она имеет в виду. И в каком «моем горле»? Она говорила о тебе. Знала, что мы встретимся и что это будет важно. Знала… что ты будешь на нее похожа.

– Я не она…

– К счастью.

– Ты сделал это ради Анны?

– Я обещал. Как только кивнул, она в меня выстрелила.

– Интересная была лавстори…

– Знаешь, что рождает термоядерная реакция?

– Что?

– Звезды, Кира. Химический состав, спектральные классы, эволюционные стадии различаются, но термоядерная реакция происходит внутри каждой. В тебе. Или в ней.

– Самое романтичное, на что ты способен, Камиль? – попробовала я сесть, чувствуя в себе прилив сил после его акилари. – Назвать девушку звездой, уточнив, что внутри нее ядерная бомба?

Камиль подвинул треногу капельницы, проверяя крепление систем в обоих моих запястьях.

Он облокотился о резекционный стол, произнося спокойно и не спеша:

– Я уволился.

– Чего? Ты бросишь меня в бюро