Шрифт:
Закладка:
Сделав несколько шагов, я упала на пол, и мои кровавые ладошки ударили о стеклянную столешницу.
– Кира!? Господи, Кира…
Женя рухнул на колени возле меня. Он сорвал с себя халат и подложил мне под голову. Не зная, что делать, он водил ладонями, как шаман, словно пытался вылечить колото-резаную рану эзотерическими практиками. И позвать на помощь было некого. В такую рань еще никто не пришел.
– Кто это сделал?! Кто?!
– Ка… Камиль… – ответила я, боясь прикоснуться к лезвию.
– Почему?!
– Он… виноват… во всем. Я доказала, что… это был он. «Скорую»…
– Да, да! Сейчас! – бросился он к телефону. – Держись, тебе больно? Это же… черт, это тот самый удар… Если выдернуть нож, наступит смерть…
– Не трогай…
– Вызвал! – отбросил он мобильник.
Шея словно бы одеревенела. Я могла дышать и тихо говорить, боясь шевельнуться.
– Кира, говори, что угодно!.. Обо всем, что поможет обвинить Камиля!
– Токсин в пшенице… Сорт Аллы… назвала его… «Вермильон». Кафе «Вермильон»… означает… алый пигмент. Эти кафе… они принадлежат Марии Зябликовой…
– Кому?
– Бывшей… жене… Камиля.
– Что? Но как ты узнала?
– Нашла фотографию… в учебнике…
– «Психология криминалиста что-то там». Никогда его не читал, – сидел Женя рядом со мной на полу.
Прошло почти десять минут, а врачей все не было.
– Где «Скорая»?..
– А… «Скорая»… – провел Женя по моим волосам, успокаивая, – решил не напрягать их. Знаешь, ты так удачно раскрыла дело. Так вовремя. Так профессионально! – дружелюбно двинул он кулачком мне в плечо. – Пусть так и будет, – коснулся он мизинцем кончика рукояти скальпеля. – Камиль правильно сделал, что убил тебя. Он же псих! Он мечтал убить кого-то именно так! Вот и сделал.
– Я… жива…
– Это пока что, Кирочка! Это пока что!
Сглотнув, я приготовилась кое-что произнести, понимая главное – то же самое я сказала когда-то Камилю… Любовь – она во всем повинна, во всем добре и зле, что творится рядом.
– Ты любил ее…
– Что?..
– Господи… Женя, это ты… ты любил Аллу…
– Алла… – мечтательно выдохнул Женя, – я звал ее Яной, помнишь? Мы проводили уйму времени вместе. Она была особенной. Говорила, говорила, говорила… даже занимаясь сексом, она говорила. Я слушал, я все запомнил. У меня был паспорт жены Камиля. Она подписала контракт, обязуясь исполнять роль Аллы, а шантажировать ее ребенком – что могло быть проще? Ради деток люди способны на все. Зябликова подписала договор и превратилась в Аллу и владелицу сети кафе «Вермильон», куда я поставлял красное зерно для муки и выпечки. Я не знал, кому что доставалось. Кому булки из обычной муки, а кому из красной. Колосьев зрело немного. Лотерея! – хлопнул он в ладоши. – Игра на выживание!
– Что… в пшенице?
– Спорынья. Слышала про деревни самоубийц в средневековой Франции? О, это были мои любимые истории. Алла рассказывала, как от хлеба, зараженного спорыньей, люди вешались гроздьями на вращающихся лопастях мельницы или ныряли с крыш домов головой в ведра. Алла усилила геном спорыньи. Она даже цвет изменила. Колосья со спорыньей стали не черными, а кроваво-красными.
– Воеводин… знает про кафе…
– Он не знает, где находится поле. Пшеница растет на стенах лабиринта изо льда. Что ж, кажется, меня ждет командировка в Оймякон. А ты, ты там давай, передавай привет моей любимой. Скажи, что Таня – это несерьезно, ради пользы дела. Я буду всегда любить только мою особенную «Яну».
Я вспомнила, как за обедом Татьяна вытирала губы, размазывая помаду… ту самую, что была на чашке с кофе в подвале. Как она крутила в руках мой мобильник, рассуждая на тему, почему у меня нет парня. Скорее всего, в тот момент она ввела универсальный код взлома, который Воеводин выдал своим приближенным. Конечно, Камилю и Жене.
– Ты… похитил? Меня и… Макса?..
– Грешен, Кирочка, грешен. Ты слишком резво шла по следу. Отыскала юбки с вышивкой. Я должен был придумать поддельный ключ и сделать липовый перевод, а тебя отвлечь на поиски Максима, которого я подержал бы недельку в погребе. Он уже был в фургоне, когда твоя бабуля обнаружила настоящий ключ на хорьке. Я сразу узнал обо всем, когда ты отправила СМС Воеводину, и отдал распоряжение своим людям, которые постоянно шли по твоему следу, чтобы запереть в подвал и тебя. Устроил вам, ребята, романтичный уикенд! Татьяна – дура: оставила след помады на стакане, но и он сыграл мне на руку. Ты снова стала думать о маньяке из прошлого.
Женя сжимал и разжимал ладонь с затянувшимся шрамом, разминая ее.
– Все было ради тебя, Кирочка. Если не Янка… ну, ты поняла, то я завершу ее миссию. И с тобой наконец-то все тоже будет закончено.
Он снова коснулся кончика скальпеля.
– Не трогай…
– Не могу, моя дорогая. Не могу оставить тебя в живых. Ты следователь и сама все знаешь.
– Я не… я не…
– А? Что? – сделал он вид, что нагибается ниже, пытаясь меня расслышать. – Ты не следователь? Согласен, ты всего лишь стажер. Но могла бы стать им.
– Я не знаю… – закончила я наконец-то фразу, – я ничего не… знаю.
Я действительно не знала, как оказалась на полу, почему позволила случиться всему этому, почему рвалась сюда, желая ускориться. Ускориться куда? К моим сестрам? В зазеркалье? Что на самом деле я ищу, за кем веду охоту? Почему не могу жить по эту сторону?
Женя обрадовал меня новым фактом:
– Твоя бабуля не затронула выстрелом сухожилие, иначе я не смог бы сделать вот так! – схватился он за скальпель и выдернул нож из моей шеи. – У тебя двадцать секунд, Кира. Я слушаю твою надгробную эпитафию!
Чувствуя нарастающую пульсирующую боль, я не смотрела на Женю. Я вспоминала сон, в котором лежала на резекционном столе морга. Смотрела в белоснежные квадраты ламп, видя в них шевеление облаков. Серые пластиковые шторки возле стола патологоанатома взмыли в порыве сквозняка двумя журавлиными крылами, огибая меня, приглашая в полет.
Это было мое единственное истинное знание о том, что я окажусь на том столе.
Еле шевеля пересохшими губами, я продиктовала эпитафию:
– Психология криминалиста… первый курс… глава шесть…
Наши с Женей взгляды встретились всего на секунду.
Тот самый миг, ради которого я пошла на все это, – увидеть его, рассмотреть Дунаева Евгения. Как он был похож в тот момент на меня. На все то, что я в себе так ненавидела и так любила. На серую сторону, не понимающую, за хороших она играет или за плохих. В белый квадрат ей метнуться или в черный на
