Шрифт:
Закладка:
Одевшись в непривычном мне строгом офисном стиле, я шагала по этажу на устойчивых каблуках алых туфель, в широкой белой рубашке сложного кроя и черных обтягивающих брюках, впервые накрасив губы оттенком номер двадцать два «Спелый гранат», который купила в подземном переходе.
Я сразу узнала этот цвет.
Когда Воеводин увидел меня, он произнес:
– Кира, ты выглядишь…
– Как она?
– Уже скучаю по твоим драным свитерам и джинсам. Они вернутся?
Говоря об одежде, Воеводин имел в виду: вернусь ли вместе с ней в бюро я сама?
Возле чугунной лестницы я положила ладони на шест и, не оборачиваясь, спросила Воеводина:
– Камиль выпаял? Эту лестницу. У него дома витражи и ножки кушеток из точно такого же материала.
– Да, он задекорировал все подземелье на свой вкус.
– Дальше вам нельзя, – остановила я жестом руки Воеводина, обернувшись, – и, пожалуйста… не смотрите так, словно прощаетесь со мной навсегда.
– Я ничего не скажу тебе… только то, что ты – Кира. Вот что навсегда. Ни одежда, ни туфли, ни помада не делают тебя иной.
– А мой геном?
– Тем более. Ведь наполовину в этом геноме ты, Кира.
– Но на лучшую ли половину?
– Заходите, – раздался голос, когда я постучала в дверь.
Я вошла, и Камиль резко поднялся из-за рабочего стола, ударив столешницу коленями.
– Ты жива.
– Ты удивлен?
– Я…
– Знаю. Я то же самое говорила Максиму. Не утруждайся, Камиль. Это сделал не ты, а токсин у тебя в голове. Ты напал на меня в лабиринте из-за отравленных колосьев, а не потому, что захотел.
Он робко кивнул, и я быстро добавила:
– Но сейчас ты нападешь на меня, потому что захочешь.
Какой смысл танцевать журавлиные танцы? На моем тату теперь красуется птица с отрубленным и пришитым крылом. Такой за эти полгода стажировки стала и я – изрезанной, подшитой, изорванной зигзагом. Все шло как нужно. По плану моей карты спасения, которую я нарисую себе сама.
– Пора раскрыть карты, Смирнов. Пора закончить партию.
– Карты? Ты про какие, я уже не понимаю. Про карты смерти?
Стуча каблуками, делая медленные шаги, я приблизилась к нему. После того как его выписали спустя сутки, Камиль вернулся в Москву. За последние два дня он привел себя в порядок, побрился и подстриг волосы, но ни разу мне не позвонил. То, что в его мозгу все еще мог находиться токсин с колосьев, было мне на руку. Ведь я пошла с козырей, с главы шесть того самого учебника, который никто, кроме меня, кажется, не читал между строк.
– Пожалуй, я пойду с козырей. Так до тебя дойдет быстрее.
Достав из кармана брюк фотографию, выпавшую из учебника, я протянула ее Камилю, не сводя с него взгляда:
– На снимке Мария Зябликова. Твоя бывшая жена – Мария, исполнившая для меня роль Аллы в поместье Воронцовых. На нее оформлена сеть кафе «Вермильон». Та самая, через которую распространялся токсин. Я все знаю, Камиль.
– Что знаешь? Что все это значит?! – смял Камиль фотографию, но через мгновение попытался снова расправить снимок.
– Больше, чем ты думаешь.
Я успела сказать ему пару фраз – именно те, что произнесла в квартире Воеводина, – и Камиль тут же пришел в ярость.
Я сказала ему правду и то, что случится дальше.
Выслушав меня, Камиль взбесился, словно надышался токсином не с восьми колосьев, а с восьмисот восьмидесяти семи – по количеству истуканов острова Пасха.
– Уходи, Кира! Просто уйди! – сбросил Камиль на пол все, что попалось ему под руку на столе.
Все, кроме измятой фотографии своей жены.
– Это правда? То, что ты сказала, правда? – уставился он на снимок. – Ты знаешь… на сто процентов?! Есть доказательства?
– Да.
Камиль уже не швырялся в меня. Он не отрывал вторую руку от плеча, взорвавшегося приступом дрожи.
– Просто. Уйди. Кира. Умоляю.
– Ты криминалист или пастырь?
– Я верю сейчас только в одно… что убью тебя, Кира.
Он огибал стол не спеша. Камиль давал мне возможность уйти, но я повторяла раз за разом одно и то же.
Он произнес очень медленно:
– Если останешься… умрешь.
– Постараюсь как-нибудь выжить.
– Ты выжила из ума, Журавлева, – ходило его плечо ходуном со скоростью отбойного молотка. – Ты больная на всю голову! И все что ты сказала – ложь!
Развернувшись, я ответила:
– Хорошо, Камиль. Я уйду, но ты знаешь, в чей кабинет я направлюсь с подборкой доказательств. С информацией о том, кто оказался собственником сети кафетериев.
Когда я отвернулась к двери, в нее врезалась сброшюрованная папка.
– Стой! – приказал он. – Последний шанс! Забудь…
– Я только-только начала вспоминать… камелии. На той фотографии у тебя в квартире. Это были не розы, а… камелии. В них разгадка… она была под самым моим носом, как всегда, но я не замечала. Я и тебя не сразу рассмотрела. Тебя и Машу Зябликову.
Появившись со спины, он резко дернул меня, разворачивая. В его левой руке блеснуло лезвие скальпеля. Схватив за копну волос, Камиль резко потянул, и я откинула голову назад. Шея изогнулась дугой. Я чувствовала, как во мне пульсирует кровь, сразу под ухом, на которое Камиль смотрел безотрывно последние полгода. И лишь недавно обнаружил, что у меня есть еще и глаза.
Которыми я рассмотрела чуть больше, чем только его. Я рассмотрела… его «Камелию».
Губы Камиля что-то нашептывали – что, если он и правда решил прочитать молитву впервые в жизни? Он безотрывно смотрел в мои серые глаза, смотрел так, как ни разу за все время, что я его знала. Чувствуя в уголке глаза слезу, я моргнула, позволив ей сорваться по щеке на шею, в ту самую точку, куда, наверное, перевел теперь взгляд Камиль.
Моя слеза превратилась в отмашку стартового флага…
…или финишного?
Выпадет ли мне черная клетка флага или белая?
Я не знала, что будет дальше… Впервые в жизни у меня не было ответа.
И у Аллы в моей больной голове тоже.
Прикосновение пальцев, удар – и лезвие, скользнувшее вглубь по самую рукоять. Кожей шеи я чувствовала плотно сжатый кулак Камиля, державшийся за скальпель. Если бы я была Максимом, в голове бы родилась дурацкая пошлая аллегория.
Потом был коридор, следы моих кровавых пальцев, пробующих держаться за стену. Я с трудом стояла на ногах, но продолжала двигаться. Дергала за все ручки дверей, и
