вовсе не должна…быть мимолетным явлением в жизни человека, что этот яркий свет жизни не должен озарять только эпоху искания, стремления, назовем хоть так: ухаживания или сватания…эта эпоха… должна быть только зарею, милой, прекрасной, но предшественницей дня, в котором несравненно больше и света, и теплоты, чем в его предшественнице».

Это большой шаг вперед перед понятиями: «брак – могила любви», «только утром любви хорошо». Надсона[184], конечно, нельзя обвинять в том, что он не понимал высокой любви, но он еще не отделался от средневековых представлений о несовместимости в одном лице разных ступеней любви: высокая любовь вытеснялась более низкой, вступившей в свои права. В сущности, этого же мнения держался и Мопассан, хотя сознательно он был весьма далек от средневекового образа мыслей. Ну, и как же надо поступать, чтобы сохранить такую любовь?

Стр. 352: «Смотри на жену, как смотрел на невесту, знай, что она каждую минуту имеет право сказать: „Я недовольна тобой…“ Признавай ее свободу так же открыто и формально, и без всяких оговорок, как признаешь свободу твоих друзей чувствовать или не чувствовать дружбу к тебе, и тогда, через десять лет, через двадцать лет после свадьбы, ты будешь ей так же мил, как был женихом».

Стр. 305: «Между неразвитыми людьми мало уважается неприкосновенность внутренней жизни… Но каждому хочется, чтобы в его внутренней жизни был уголок, куда никто не залезал бы, как всякому хочется иметь свою особую комнату, для себя одного».

Лопухов в точности проводил эту систему: спали в разных комнатах, разделенных «нейтральной»; без разрешения друг к другу не ходили; Веру Павловну Лопухов вызволил из родительской неволи с серьезными жертвами, а результат – она его разлюбила. Плоховата теория, если она провалилась на первом же серьезном испытании. И ясно, что рецепт никуда не годен.

К жене нельзя относиться как к невесте, и к старой жене, с которой жил, скажем, пятьдесят лет, нельзя относиться, как к молодой. Дело не в неизменности природы чувств, а в неизменности интенсивности чувства.

Хороша не та невеста, которая говорит: «Я недовольна тобой, прочь от меня», – грош ей цена, не стоит за ней и гнаться. Настоящая невеста скажет: ты виноват передо мной, что ты скажешь в свое оправдание, чем думаешь ты загладить свой поступок, и какие меры ты предпримешь для избежания повторения; она внимательно выслушает и примет меры для облегчения исправления любимого человека. То же и с друзьями. Хороший друг не признает свободы своих друзей чувствовать или не чувствовать дружбу к нему. Если он чувствует, что близкий к нему друг что-то охладел к нему, он пристанет к нему и добьется выяснения причин и постарается исправить свою ошибку, чтобы восстановить свои отношения, а если окажется, что восстановить отношения невозможно, то ясно, что и дружба их не была истинной. То же и с супругом: конечно, надо соблюдать деликатность, и не слишком приставать и не залезать в чужую душу, но если каждый человек отгородит в своей душе неприкосновенную область, то люди так и останутся чужими друг другу. Любящий человек сам откроет любимому двери своей души, и сейчас довольно прочно укоренился, видимо, неведомый во времена Чернышевского обычай: любящие люди показывают друг другу свои дневники, сообщают все подробности своей прежней жизни. Конечно, это может оказаться не безболезненным процессом, но, как болезненные роды не мешают матери любить в муках рожденного ребенка, так и такой процесс по своему преодолению сближает людей. И ясно, что и характеры людей начинают сближаться. Чернышевский слишком самонадеянно считает, что он и его единомышленники – порядочные люди, а люди старых взглядов – сплошь сволочи. Это, конечно, неверно. И в старину было много хороших людей, и сейчас среди единомышленников Чернышевского сволочи более чем достаточно. Давно отмечено, что при счастливых браках даже внешность супругов становится похожей: вот в таком сближении обычаев, мыслей, привычек и лежит залог счастливого брака, а не в дурацких «нейтральных» комнатах и в недопустимости мужчине целовать руку женщине (стр. 121: «Это, мой милый, должно быть очень обидно для женщин: это значит, что их не считают такими же людьми, думают, что мужчина не может унизить своего достоинства перед женщиной, что она настолько ниже его, что, сколько он не унижайся перед нею, он все равно не равный ей, а гораздо выше ее».

Эти нелепые рассуждения держались у нас долго после Октябрьской революции: поцеловать руку женщине считалось почти контрреволюцией. Равенство смешивали с равноправием, и так как женщина сделалась равноправной мужчине, то считалось, что женщина должна выполнять все мужские функции: играть в футбол, чуть ли не в бокс (до этого, кажется, все-таки дело не дошло), так же вольно обращаться с людьми противоположного пола, как это было принято у мужчин – и как обращались даже лучшие из описанных у Чернышевского люди – Лопухов с танцовщицей, Кирсанов жил два года с бывшей проституткой Крюковой. Только Рахметов был чист в этом отношении, но этот трогательный тип был явно ненормальный, одна манера его читать книги больше трех суток подряд свидетельствует, что из него тоже толку бы не вышло.

Равноправие не устраняет неравенства полов, может быть, даже больше его обостряет, и как интернационализм не исключает, а напротив, стимулирует развитие национальных культур, так и признание полной равноправности в женщине еще усиливает то обаяние женственности, которое хорошо выражалось в лучших образцах рыцарской любви, но которое должно быть очищено от того аскетического налета, которое ценило только физически непорочную женщину. Средневековый идеал Непорочности, прекрасно характеризованный Чернышевским, лучше всего должен быть обозначен именем Марии – христианской Девы Марии, но, как часто бывает, христианская культура Средневековья сузила христианский идеал женственности. Мария Магдалина, самаритянка, Мария Египетская были весьма далеки от физической непорочности, но совершенно сохранили обаяние женственности. В наше время это уже принято (хотя теоретически еще не осознанно), и запрещение целовать руку уже давно устарело.

Показав таким образом, что в романе Чернышевского не соблюдены условия подлинной душевной драмы (равноценность двух мужчин, любящих одинаково сильной любовью одну женщину), зададим себе вопрос: как же нужно было бы поступить, если бы действительно была такая драма? Темпераменты людей, конечно, различны. Одни люди по-настоящему любят раз в жизни и вполне удовлетворяются своим положением: если два таких человека образуют счастливую пару, то никакая внешняя опасность им не угрожает, и, в сущности говоря, почти исключен случай, когда такую счастливую женщину может по-настоящему полюбить человек высокого морального уклада. Для того чтобы один человек полюбил другого, необходима известная провокация