— Исчерпывающее объяснение, — промямлил Энди, понимая, что уже перешагнул сегодня точку невозврата. — Мне надо забрать Тиу.

— Там полно народа. Они даже не заметят твоего пятиминутного отсутствия. У Тиу вся жизнь впереди, а мне еще предстоит как-то дотянуть до завтра.

Пять минут или десять, но Энди ни о чем не думал все это время. Алекс опять напоминал мальчишку, влюбленного в первый раз. И чего его до сих пор так трясет? Он бы мог уже привыкнуть. Ан, нет. Не мог. Энди весь состоит из желания. Его хочется целиком, потому что и отдается он целиком. В него входишь, влипаешь, впаиваешься и превращаешься в сплошную благодарность, а он улыбается, как ни в чем ни бывало, и целуется. Опрокидывает сознание и целуется, а потом встает и опять целуется, одевается и целуется, целуется и уходит. Уходит, а сам остается, потому что без него уже не получается. Никак.

В доме пахнет лепешками. Они с картошкой и с мясом. А еще пахнет печеными баклажанами с чили и козьим сыром. Джил вьется по кухне. Джек, наблюдая, сидит в углу. Покашливает, улыбаясь в кулак, и втягивает носом воздух. Женщина суетится. Столько лишних движений! Волнуется, мечется, позабыв о больных ногах. В сущности, девчонка, только немножечко взрослая. Десять раз беспричинно переложила сверток с подарком для Энди и даже не заметила этого. Она не помнит об усталости, хотя и не спала всю ночь. Довязывала свитер для парня. В последний раз, когда он заезжал, ей показалось, что он мерзнет. Он и, правда, мерзнет, только ни за что не признается в этом. Да, ей и не надо. Она и так видит. Мартин предлагал ему свой, да только он не взял. Наверное, оттого, что стесняется. Так они думают. Энди не возражает. Пусть они считают, как угодно, он то знает, что это не так. Джил не стала думать, просто взяла и связала ему свитер. От подарка он отказаться не сможет, вот и пусть теперь думает сам, что угодно. Как бы там ни было, но Капли Дождя посмеивается в кулак, наблюдая, как по гостиной перемещается Джил, за ней сверток, вилки и тарелки. Плошка с сальсой тоже описывает по центру стола круг с радиусом не более четырех-пяти сантиметров и при том совершенно беспорядочно. Женщина изъела взглядом дорогу, что виднеется сквозь окно. Еще немного и она, в смысле дорога, пожалуй, расплавится, а ребята все не едут. Время как-то растерялось, остановилось, размышляя, двигаться дальше или нет. Наконец-то. Время вздрогнуло вместе с сердцем Джил, и оба понеслись в диком волнении.

— Я, пожалуй, поеду, — застеснялась Дженнифер, улыбаясь Тиу.

— Останься, — попросил Энди. — Ты не можешь просто так уехать.

— В другой раз…

— И в другой раз тоже. И в третий.

— Мы будем рады, — поддержал Мартин, — если вы останетесь на обед. Бабушка все равно заставит меня догнать вас.

— Дженни, пожалуйста, — взмолилась Тиа. — Мы же только что познакомились, чтобы уже расстаться. Друзья нашего брата и наши друзья. У нас так принято.

Энди заметил, когда Дженни оказалась в довольно странной для себя ситуации. Видел, как она входит в ступор, а ее сознание совершает крутое пике без страховки. Нищета и простота дома удручали, но люди жили в нем более честно, чем она почти тридцать лет в своем. Это с одной стороны. С другой, на нее снизошло великое откровение. Энди не мог не делать того, что делал. Это одно из проявлений величайшей жертвенной благодарности или благодарной жертвенности. Без разницы. Эти люди, которых принято считать людьми далеко не первого сорта, действительно делили с ним все, что имели, те крохи жизни, что осыпались им со стола богатой жизни. Простая еда, которую приготовили на всех с любовью. Свитер, связанный с не меньшей любовью, чтобы парню было тепло. Эти люди, которых она считала дремучими и неотесанными в силу навязанных заблуждений общества, были счастливы, потому что девочка, дорогая каждому из них, получила шанс выздоровления. Нищий мальчик торговал собой, покупая для нее этот шанс, а другой мальчик целыми днями крутил баранку старенького фургончика, чтобы сегодня им было, где собраться и что положить на стол. Дженнифер почувствовала стыд. Внутри. Очень глубоко. Там словно вскрылись потаенные капсулы, выплеснув реактив этого чувства. Эдда почти возненавидела свою жизнь. Сытую. Богатую. И несчастную. Она — человек высшего сорта, который не прожил жизнь, а потребил ее. В какой-то момент ей стало себя жаль. Очень. Спазмы удушья перекрыли трахеи, словно кто-то сначала защелкнул, а потом отпустил на них металлические зажимы. Вместе с потоками воздуха в сознание ворвалось осознание того, что Энди и ей подарил шанс. Просто так. Он не взял за это денег, продав лишь право изнашивания своего тела. Миссис Эдда вдруг взглянула на мальчишку совершенно с другого ракурса. Он твердо знал, что делал, хотя делал никак не для себя. Как мог Маккена сотворить с ним то, что сотворил? Неужели мифический Стив и набор железа под названием «аппаратура» в совокупности стоят дороже его жизни? Как мог этот Рой выбирать? Как он вообще додумался до процесса выбора? А Энди улыбается и шутит, загнав глубоко вовнутрь то, что переживает. И ведь не отступит. Как только он умудрился влезь по самое дальше некуда в такое дерьмо, просто доказывая человеку элитного общества, что он тоже человек?

— Дженни, — голос Тиу вырвал миссис Эдда из размышлений. — У меня тоже есть для тебя маленький подарок. Я вышивала сама. Надеюсь, у тебя найдется хоть что-нибудь, что можно туда положить.

Маленький мешочек, сшитый из лоскутков замши и украшенный разноцветным рисунком, показался Дженнифер самым прекрасным подарком за долгое время. Разве можно с ним сравнить мертвое бездуховное колье золотого плетения с горошинами розового жемчуга? Это был последний подарок господина Эдда, специально купленный для нее перед светским раутом высокого пошиба. Или изумрудные серьги с бриллиантами, официально подаренные ее мужем к двадцатипятилетию свадьбы, после которого последовали обвинения в неблагодарности и пощечина? Эти бриллианты, сапфиры и рубины растаскивали ее жизнь, по кускам хороня внутри своего высокомерного сияния. С каждым сверкающим подарком гасли последние искры животрепещущей жизни, переводя ее в существование. Этот клочок замши, пронизанный разноцветными нитками, с завязками, сплетенными вручную, хранил в себе источник редкой чистой энергии, и Дженнифер захотелось заплакать. Она почувствовала, как слезы, потоками хлынувшие внутри, заполняют колодец ее души, вот-вот готовые перелиться. Слова утонули в этих слезах, и лишь дрожь на губах выдавала то, что они когда-то были. Дженни встала, прижала к себе Тиу, и дальше они разрыдались вместе. «Вот дерьмо!» — подумал Энди, совершенно не зная, что делают в таких ситуациях.

— Когда-то давно, — спокойно произнесла бабушка Джил, которая отлично знала, что делают в таких ситуациях, — когда небо было абсолютно темным, в одном племени жили девушка и юноша, и как это часто случается, полюбили друг друга. Чтобы быть достойным взять в жены дочь вождя, юноша решил совершить подвиги и с другими воинами отправился в поход, но погиб. Когда девушка узнала об этом, она поднялась на самую высокую скалу Красных Холмов и долго плакала. Ночи в ту пору были очень холодными, и слезы превращались в кусочки льда. Они падали, ударялись о камни, рассыпались, отскакивали и застревали в темном небе. Поскольку девушка была безутешна много ночей и, не переставая плакала, темноту усеяло множество льдинок, которые до сих пор напоминают с ночного неба об этой вечной любви.

Голос Джил убаюкивал, и Дженни успокаивалась. Ей стало так уютно, что казалось, она знает эту семью вечно. Такие чужие и мрачные с первого взгляда, они вдруг стали для нее близкими.

Энди вновь остановил мотоцикл в прерии. Ему хотелось побыть одному. Только наедине с собой и степью, он мог еще что-то ощущать. Он был рад за Дженнифер и за Тиу, но Капли Дождя просил его заглянуть в свободную минуту, и мальчишка догадывался зачем. Шаман опять говорил с духами. Теперь Энди каждый раз чувствовал это. Что-то с его душой. Наверное, она опять сыплется, потому что Джек тревожится. Опять соберет, опять впихнет в тело, и парень продержится какое-то время, а потом? У него появился непонятный сгусток боли. На спине, чуть выше сердца. Где-то в районе четвертого позвонка. Дробинка, застрявшая в костях. Твердая и ощутимая.