Шрифт:
Закладка:
Женщины напряженно переглянулись.
– Замышляют что-то недоброе, – изрекла Ирена.
– А когда они доброе замышляли? – раздался с соседней койки ворчливый голос словачки Беаты.
– Вчера возле второго и третьего весь день копали рвы, – вспомнила Ревекка.
– Хоронить будут, – прошептала Ядя.
В кружке притихших женщин ее шепот прозвучал как крик.
Ревекка вздрогнула. Брови Ирены сошлись в одну прямую линию.
– И кресты сверху поставят, как же, – снова хмуро проговорила Беата. – Сжигать в тех ямах будут. В мужском говорят: живьем!
Ядя вскинула руки и прижала их к лицу, но Ирена лишь покачала головой.
– Параша. Расстрелять можно тысячу, но попробуй хоть одного в огонь загони. Такое даже этим дьяволам не под силу. Тут что-то другое.
Послышались шаги. Женщины притихли. За окном остановились несколько эсэсовцев, они стояли к бараку спиной и курили. Ревекка напрягалась изо всех сил, чтобы расслышать, о чем они говорили. Охранники обсуждали что-то, связанное с Венгрией.
– Если уж Эйхман лично туда заявился, значит, будет горячо. Этот всякого достанет. У него особый нюх на еврейские морды.
– Серьезная заваруха будет. Боюсь, и нам дадут жару. Эйхман созвал в Будапешт всю свору. Вольф сказал: из Греции примчался Брюннер, из Словакии Вислицени, Даннекер из Парижа, Абромайт из Югославии, даже Зейдль из своего лагеря в Терезине.
– И Круми из Вены уже в пути.
– И берлинские все уже на месте: Гюнтер, Новак, Гюнше. Что-то будет в Венгрии, что-то будет…
Говоривший докурил и бросил окурок на землю. Они еще немного постояли и пошли прочь.
У Ревекки все валилось из рук. Она то и дело поглядывала в окно, ожидая, когда появится кто-нибудь из эффектенкамер. Уж они-то должны были знать, что происходит. А если не они, так девушки из политического уже должны были найти способ что-то разузнать.
Ревекка методично прощупывала мужской пиджак, даже не глядя на него. Он был пуст. Она бросила его в кучу уже проверенной одежды, подтянула к себе женское пальто и продолжила прощупывать. Неожиданно Ядя вскочила, ничего не говоря, подхватила ведро и кинулась на улицу. Ревекка бросила молниеносный взгляд в окно. Во дворе мелькнула Елена из эффектенкамер, тоже с ведром. Она медленно шла к колодцу, дожидаясь, пока ее догонит Ядя.
Вернувшись в барак, Ядя поставила у входа полное ведро, отпила воды и вернулась к своему рабочему месту. Следом за ней вошла капо и оглядела работавших девушек, но никто ни единым взглядом не выдал своего волнения, все сосредоточенно сортировали вещи. Ирена встала, подняла ворох проверенной одежды, затем по очереди подошла к Яде, Беате, Ревекке и другим девушкам, возле которых уже скопилась груда проверенных вещей, собрала все в охапку и понесла к общей куче возле выхода. Капо проводила ее удовлетворенным взглядом и снова вышла. Выждав минуту, девушки кинулись к бледной Яде. Ирена успела крикнуть:
– Ганночка, карауль у двери! – И повернулась к Яде. – Ну?! Что Елена сказала?
– Господи, – Ядя мотала головой, будто сама не верила в то, что собиралась рассказать, – мрак, Ирена, тьма нас ждет.
– Говори толком, что случилось, – терпеливо, но твердо приказала Ирена.
– Девушки из политического сказали, что пришел приказ из Берлина, – Ядя перевела дух, – сжечь восемьсот тысяч человек! Ты понимаешь, что такое восемьсот тысяч, Ирена?! Мать моя родом из города, который весь – чуть больше сотни тысяч. Это почти восемь таких городов, Ирена!
Глаза Яди были расширены, она смотрела в одну точку, словно пыталась представить разом восемьсот тысяч человек, стоящих перед ней.
– Полтора месяца на это отвели, – продолжила она.
Ревекка нахмурилась.
– Где столько возьмут? Нас со всеми сопутствующими лагерями столько разве наберется?
– Не нас… сжигать… слава богу, – ответила Ядя, – ждут транспорты из Венгрии.
– Это, выходит, по двадцать тысяч в день? – Ревекка посмотрела на притихших девушек.
В глазах ее застыл немой вопрос.
– Разве такое возможно? – озвучила его Беата.
Ирена нахмурилась.
– Я не верю. Такого не может быть, – замотала она головой. – Как можно на такое решиться? После такого точно бунт. Нельзя уничтожить двадцать тысяч человек за один день. Фронт столько не сжирает. Невозможно. Не верю, – она качала головой, одновременно отступая к своей куче вещей, – нет, ты, верно, что-то перепутала, Ядя, или Елена недопоняла, или девушки из политического не расслышали. Как можно уничтожить двадцать тысяч за один день? Кто может такое придумать?
Она отвернулась и склонилась над своими вещами, продолжая качать головой. Девушки молча разошлись по своим рабочим местам.
Вечером Ядя вернулась в барак заплаканная.
– Что случилось? – Ревекка с тревогой кинулась к подруге.
Ядя молча передала ей клочок бумаги. Ревекка развернула его: «Родненькая моя, Софа, девочка моя драгоценная, мы с отцом каждое утро и каждый вечер молимся о твоем здоровье. Анджей уже учится писать и теперь в календаре дни зачеркивает карандашом, ждет, когда ты вернешься и поведешь его в парк есть мороженое. Береги себя, моя любимая, нет у нас со стариком другого желания, кроме как дождаться тебя, возлюбленное наше дитя. Живи, Богом заклинаю, живи! Мама».
Ревекка подняла голову и посмотрела на Ядю.
– А нет больше «родненькой». Мне потому посылку с письмом и передали, что сегодня ночью Софа померла в ревире.
На следующее утро на один из пустырей согнали почти все мужские рабочие команды. Женщины, работавшие в поле через дорогу, видели, как те устанавливали временные бараки, потом собирали и заносили в них нары. Буквально за несколько дней на бывшем пустыре появился еще один лагерный сектор. Освободившиеся команды постепенно перекидывали на строительство путей к крематориям. Под палками и плетьми капо дорога росла быстро: через две недели она достигла караульной, еще через неделю пролегла между бараками женского лагеря и наконец достигла крематориев Биркенау, окруженных свежевырытыми рвами. Но женщины из «Канады» по-прежнему не верили в то, что рассказали их товарки из политического. Все понимали, что грядет что-то ужасное, но никто не верил в озвученные цифры.
В один из дней в «Канаду» отправили дополнительно пять сотен девушек. Они выстроились перед бараками и внимательно слушали своих капо. Ревекка не смотрела на них, она через окно провожала взглядом грузовики, медленно катящие к крематориям. Кузова были укрыты брезентом, но все уже знали, что они доверху нагружены дровами и углем.
– Думаю, сегодня начнется, – тихо проговорила всегда молчаливая Ганночка.
Женщины переглянулись и молча вернулись к работе. К полудню в бараке стало совсем душно. Ревекка стянула с головы косынку и протерла вспотевший лоб. Ирена встала, чтобы раскрыть окно, да так и замерла с поднятой рукой, устремив взгляд вдаль. Ревекка встала и подошла к ней. Встали и остальные девушки. Молча подходили они к окну и останавливались за спиной Ревекки и Ирены. И смотрели.
Разлилась широкая река. Темные воды медленно текли вдоль берегов, взятых в тиски колючей проволокой. Потоки заполонили все пространство от платформы до крематориев.
– Сколько их… – прошептала Ядя.
Это шли люди. Бескрайняя масса людей. Старики, молодые, дети, женщины, мужчины, одинокие, целыми семьями. Шли – и земля гудела под твердой поступью тысяч ног.
Глаза начали различать детали. Женщины несли на руках детей, молодые вели стариков. Отцы поддерживали под руки жен и матерей, измученных тяжелой дорогой. Вот ребенок выскочил из людского потока и кинулся за бабочкой, порхавшей у колючей проволоки, но, удивительное дело, ни один из охранников не кинулся к нему и даже не прикрикнул. Не догнав бабочку, ребенок послушно вернулся к матери и пошел дальше, в сторону красных стен и высоких труб. А Ревекка поняла, что на их лицах не было стылого ужаса приговоренных к смерти. Они были утомлены, озадачены, но не напуганы.
– Они не подозревают, – проговорила Ирена.
А люди все шли и шли. Толпа достигала развилки и делилась на два потока: основной эсэсовцы направляли к одноэтажному кирпичному домику с цветами на окнах и совсем маленький ручеек из молодых, крепких и одиноких утекал направо – в лагерь.
Женщины продолжали смотреть, люди продолжали идти.
– Отойти от окна, – раздался голос у них за спинами.
Женщины обернулись, там стояла спокойная, но бледная Манци.
– На платформу
