Шрифт:
Закладка:
– Пустите, ради всего святого! – взмолилась Ревекка.
Вагнер обернулся и посмотрел на бледную Ревекку.
– Кто тут у нас? Бриллиант, это ж бриллиант! – заплетающимся языком проговорил он. – Смотрите, она уже и в шелка для нас вырядилась!
Мигом потеряв интерес к Яде, он двинулся к Ревекке. С другой стороны уже подходили два охранника. Как загнанная мышь, она в отчаянии смотрела на пьяных эсэсовцев, не зная, что делать. Все, что она могла, это двигаться по койке все дальше, пока не уперлась спиной в деревянную перегородку.
Ядя метнулась было в ее сторону, но тут же получила от одного из охранников удар кулаком в голову и завалилась на кровать.
– Иди сюда, шелковая мышка. – Вагнер уже тянул к ней руку.
Округлившимися глазами Ревекка уставилась на его толстые пальцы, которые шевелились уже у самого ее лица. Ревекка закрыла глаза и в это же мгновение почувствовала, как пальцы Вагнера вцепились в ее плечо и дернули на себя. Ревекка закричала. Ей казалось, что ее полный ужаса крик должен был перебудить весь лагерь, но на деле из горла не вырвалось ни звука. От жгучего страха голос пропал. Ее перекошенное лицо так и застыло с раскрытым ртом.
– Пожалуйста… – наконец шепотом прорыдала она.
Ничего не слыша в пьяном угаре, эсэсовцы с громким смехом тащили ее на улицу. Койки, прикрытые серыми одеялами, выглядели словно могилы. Ни одна из застывших женщин так и не высунула лица из-под одеяла. Гурьбой вывалившись из барака, эсэсы выстроились в круг, зажав в нем обезумевшую от ужаса Ревекку. Обхватив себя руками, она втянула голову, зажмурилась и не шевелилась.
– Смотри, какая ладная! Мелкая только, небось, еще и мужика настоящего не пробовала?
В лицо ее дохнуло перегаром, но Ревекка не открывала глаза.
– В тряпках кружевных, чистая, а волосы какие отросли – шелк! Такую и по назначению можно попользовать, как считаешь, Глобке, а? Не попортим себе личное дело? – И голос Вагнера раздался прям у самого лица: – Я завтра еду ваших кончать. Порадуй вояку перед фронтом!
Снова раздался взрыв пьяного грубого смеха, гнавшего на Ревекку новую волну животного ужаса. Чья-то рука грубо сжала ее грудь.
– Убери!
Ревекка сама не узнала свой голос. Это было рычание старой собаки. Она вскинула перекошенное ненавистью лицо и уставилась на Вагнера. От неожиданности он отшатнулся, но тут же одернул себя. Переглянувшись с другими охранниками, он засмеялся.
– Смотри-ка, сука смела огрызнуться. Мне такие нравятся!
На последних словах он размахнулся и влепил Ревекке пощечину. Голова ее запрокинулась назад как у тряпичной куклы. Казалось, тонкая шея не способна выдержать подобного удара и должна переломиться, но Ревекка тут же выпрямилась и вновь с ненавистью уставилась Вагнеру прямо в глаза. Сухой ночной ветер трепал ее белую рубашку, тонкая шелковая ткань облепила худое тело, босые ноги утопли в грязи от подтекавшего поблизости колодца, бледные щеки казались совсем ледяными в холодном свете прожекторов… Из разбитой губы сочилась темная кровь. Вагнер посмотрел на приятелей, те почему-то замолчали. Смех заглох. Один и вовсе отвернулся и с тревогой посмотрел на административный корпус.
– Откуда рубашка? Ворованная? – неожиданно зло проговорил Вагнер. – Шелка тут еврейским сукам не выдают.
Ревекка ничего не ответила. Отрицать было бесполезно. Вагнер размахнулся и снова ударил ее по лицу. На сей раз она не устояла и рухнула в грязь. Упершись руками в мокрое черное месиво, Ревекка замерла, ожидая, когда в голове прояснится. Когда ей снова удалось сфокусировать взгляд, она подняла голову и уткнулась в дуло. Вагнер направил оружие ей прямо в голову.
– Приговариваю тебя к смертной казни за воровство. – И Вагнер сплюнул прямо на Ревекку.
Она не отклонилась, лишь закрыла глаза, почувствовав горячую вонючую слизь на лице.
– Не дури, – тихо проговорил Вагнеру охранник, который с тревогой смотрел в сторону административного, – проблем не оберемся. Эти суки из барака точно смотрят, да и куда ее потом в ночной рубашке с побитой мордой?
– Бросим на проволоку, и дело с концом, – рявкнул Вагнер, не отводя взгляда от Ревекки.
Другой охранник положил руку ему на плечо и повторил:
– Не дури. И смена не наша.
Но Вагнер словно не слышал их.
– Слышишь, сука?! Я здесь власть, и власть вынесла тебе смертный приговор.
И Вагнер спустил курок.
Ревекка шла по парку, над ней дрожало кружево зонтика. Ветер теплый, южный, он обволакивал ее, мягко возносил и кружил, облегчал шаг, делая его воздушным, еще секунда – и она воспарит. Ей было не больно, не страшно, не голодно, она шла упокоено, бестрепетно. Ей было хорошо. Она была в мире. «Они не проберутся в этот мир, мой мир. Им тут нет места». Длинные волосы трепетались на ветру в одном ритме с кружевом. Лицо было согрето теплым весенним солнцем, заливающим ее святой мир, где было место только свету и полному упокоению.
Шаги легкие, стремления светлые, душа – средоточие счастья.
Ревекка открыла глаза: мрак. Она была в лагере, в ненастоящем мире ненастоящих людей. Когда-нибудь он обязательно развеется, как черная дымка после пожара. Когда-нибудь, но не сейчас… Главное, дотерпеть. А для этого время от времени надо возвращаться в настоящий, прекрасный мир.
Ревекка снова закрыла глаза. Настоящее там, в грезах, но не здесь. Главное, поверить в это. Настоящее там… Здесь – марево, больные фантазмы больных людей.
Ревекка сидела в грязи и смотрела, как охранники, шатаясь, удаляются прочь. Она не шевелилась, не пыталась встать, не вытирала лицо. Остекленевшие глаза просто уставились в ненавистные спины. Ревекка не ощущала холода, не ощущала страха, не ощущала себя. Ничего. В грязи сидело опустошенное нутро. Выхолощенная оболочка, внутри которой все было выжжено ужасом дотла.
За спиной раздался скрип барачных дверей. Сразу несколько пар женских рук подхватили Ревекку и быстро потащили в барак. В темноте с нее стянули грязную мокрую рубашку, замерзшее тело начали растирать одеялом. Ревекка не сопротивлялась, ее застывшие глаза по-прежнему смотрели прямо.
– Вагнер – мразь страшная, – тихо произнесла одна из девушек, растиравших Ревекку. – Знаете, кем он был до лагеря? Мельником!
* * *
Склады, пухнувшие от вещей удушенных газом, быстро затмили собой события прошедшей ночи. Уже к обеду следующего дня перед глазами Ревекки стояло не оплывшее, искаженное ненавистью лицо Вагнера, а сотни пальто, свитеров, платьев, рубашек, брюк и игрушек. От тканей разных видов и цветов рябило в глазах. Она то и дело устало закрывала их и работала вслепую, быстро прощупывая швы. Голова отключалась, но руки работали добросовестно, не вызывая нареканий Манци. Последние часы дались особенно тяжело, Ревекка едва не падала на гору вещей, высившуюся перед ней. Хотелось только одного: добрести до койки. Ревекка считала минуты, и вдруг раздалась тревожная прерывистая сирена.
Побег! Новость со скоростью света летела от колонны к колонне. Всех разогнали по баракам. Женщины сидели на койках, с беспокойством ожидая новостей. Вскоре в барак проскользнула запыхавшаяся Ядя, которую Манци оставила при себе на случай срочного поручения.
– Что я вам сейчас расскажу!
Она остановилась и уперлась руками в колени, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.
– Да не томи ты! Что случилось? – женщины обступили ее.
Ядя сделала еще несколько глубоких вдохов и выпрямилась. Глаза ее восторженно сверкали.
– Помните еврейку Малку из бельгийского транспорта?
– Которая переводчица, что ли, бегает на посылках у оберки? – спросила Беата.
– Она самая! – кивнула Ядя. – Она сбежала! Вместе со своим любимым Эдеком!
И Ядя умолкла, наслаждаясь впечатлением, которое произвели ее слова.
– Да иди ты! – пораженно проговорила Ирена.
– Правду говорю! Оберка носится по лагерю с выпученными глазами, брызжет ядом направо и налево. Охрана уже начала переворачивать все бараки, ищут тех, кто им помогал.
– Матерь Божья! Теперь бед не оберемся! – Ирена перекрестилась и прижалась губами к сложенным пальцам.
В лагере только и говорили, что о бегстве влюбленных.
– Эдек заранее раздобыл форму и пропуск. И сам вывел Малку словно он конвойный. Часовой своими руками открыл им
