Шрифт:
Закладка:
Ревекка развернулась и вышла из барака.
Женщины продолжали жадно ловить каждую новость о Варшаве. Девушки из политического, рабочие бригады из мужского, эффектенкамер – все стали источниками вестей о столице Польши.
– Больше месяца уже, господи, больше месяца держатся, – качала головой Ирена.
– Какими силами, непонятно… – с тревогой шептала Ядя, уставившись в окно. – Мама, папа, Агнешка, Тадек…
Судя по обрывочным сообщениям, город постепенно стирали с лица земли. Немцы методично разрушали улицу за улицей, подбираясь к очагу сопротивления. Но Варшава все еще стояла.
– Держится, Ядька, держится! Не реви, еще воспрянет, – говорили напоследок девушки из политического, сообщив очередную весть, подслушанную в разговорах в кабинетах или по радио.
После обеда Ирена снова отправилась «за водой» в надежде, что удастся узнать новые сводки о Варшаве, но вернулась с совершенно иными новостями.
– Сегодня казнят Малю и Эдека! – выдохнула она, едва войдя в барак.
День прошел в напряжении. Каждую минуту женщины ожидали, что их погонят смотреть на казнь Мали. Никто не верил, что СС упустят возможность устроить устрашающе-показательную акцию. Но вот пришло время вечерней поверки, а про Малю и Эдека по-прежнему не прозвучало ни слова. «Может, на завтра перенесли», – порхал легкий шепоток среди выстроившихся колонн. Однако поверка закончилась, но привычного «по баракам!» не раздалось.
– Всем к бараку номер четыре! – властный голос оберки Мандель пришиб и без того испуганных и притихших узниц.
– И там в круг вставайте, чертовы суки, – громко добавила Дрексель, она же Зубатая Сука.
Ее злобный голос вывел узниц из оцепенения. Застучав колодками, женщины молча и суетливо двинулись к указанному бараку. Погнали и девушек «на должностях». Виселицу уже подготовили. Было ясно, кого сейчас приведут. Заключенные в полнейшей тишине образовали ровный круг с виселицей в центре и уставились на раскачивавшуюся петлю. «Ведут!» – свистящий шепот молниеносно пронесся сквозь полосатую толпу. Бритые головы как по команде повернулись в указанную сторону. Ревекка даже привстала на цыпочки, силясь внимательнее рассмотреть женщину. Осунувшаяся, бледная, прихрамывавшая на одну ногу, но она, определенно она: те же густые темные волосы, прямой нос, огромные красивые глаза, брови круглой дугой, нижняя губа, чуть выдававшаяся из-под верхней. Ревекка сталкивалась с Малкой не раз, но сейчас словно видела впервые. В голове не укладывалось, что этой невысокой хрупкой женщине оказалось по силам вырваться из лагерного ада на целый месяц. Хватило смелости пойти против эсэсовского террора, давно и прочно ставшего частью их жизни. Тысячи глаз провожали Малю на пути к виселице. Дождавшись, когда женщину подведут ближе, Мандель, даже не удостоив ее взглядом, развернула лист и начала читать приговор. Демонстративно не смотрели на Малю и эсэсы, будто желали выразить свое презрение той твари, которая не оправдала высочайшего доверия и неблагодарно сбежала. На бледное, искаженное болью лицо смотрели лишь узники. Вдруг Маля медленно подняла руку и запустила себе в волосы, словно пыталась поправить сбившуюся прядь. Еще мгновение, и в руках ее что-то блеснуло. Глаза Ревекки расширились. В ужасе она замерла, следя за каждым движением Мали. «Разве возможно?» – едва успело пронестись в голове Ревекки, а по руке Мали уже стекала кровь. Крупные капли падали у ее ног, тут же впитываясь в землю. Едва заметная улыбка искривила побелевшее лицо Мали. Она запрокинула его к небу и пошатнулась. Никто из узниц не проронил ни единого звука, но что-то было такое на их лицах, что эсэсовцы как ко команде повернулись в сторону Мали. Первым очнулся рапортфюрер Таубе.
– Черт бы побрал!
Он кинулся к Мале и схватил ее за окровавленную руку, повисшую безжизненной плетью.
– Дай сюда, сука! – прорычал он, пытаясь отобрать у нее лезвие.
Страшная улыбка на лице слабеющей Мали стала еще шире. Она вскинула другую руку… и что было сил ударила Таубе наотмашь. Еврейка ударила эсэсовца в самом сердце концентрационного лагеря! Ревекке показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Сквозь туман, заволокший ее разум, она услышала отвратительный хруст. Мале сломали руку. Голова у Ревекки закружилась, но кто-то удержал ее, крепко схватив за плечо. Ядя, конечно же, лицо которой было пронизано тем же священным ужасом. Крепко сплетя руки, они наблюдали, как эсэсовцы повалили Малю на землю и начали избивать ногами. Громко закричала Мандель: «В крематорий! Сжечь тварь! Приказ есть!»
– По баракам! – разнесся поверх бритых голов зычный крик Зубатой Суки.
Сбившись и утыкаясь в спины друг другу, узницы попытались быстро выстроиться в колонны. Нарастали шум и сутолока. Чувствуя, как ее толкают другие заключенные и тянет за руку Ядя, Ревекка никак не могла сдвинуться с места. Глаза ее по-прежнему были устремлены на хрупкую окровавленную фигуру, лежавшую в пыли у ног эсэсовцев. Маля уже не шевелилась. По чьему-то приказу к ней уже неслись две медсестры из лазарета. Вот они склонились над узницей, переглянувшись, достали тряпки, заменявшие им бинты, и начали перевязывать окровавленную руку.
– Быстрее! Чтоб не сдохла до крематория! – проорала Мандель.
Ревекка поняла, что теперь несчастную хотели сжечь живьем. Кровь продолжала сочиться по руке Мали. Невзирая на крики оберки, медсестры не торопились. Или Ревекке так казалось. Все начало искажаться в ее восприятии. Она ничего не замечала вокруг, только видела избитую окровавленную Малю, поруганную в своей любви, затоптанную пыльными высокими сапогами – но решившуюся.
– Эй вы! В тележку ее, мигом!
Ревекка не сразу поняла, что обращаются к ней с Ядей. Остальные узницы уже отдалились, остались только несколько женщин. Мандель отвернулась и снова смотрела на Малю, которой заканчивали перевязывать руку.
– Дождалась, теперь проблем не оберемся, – зашипела Ядя и потащила Ревекку вперед.
Та послушно следовала за ней. Вместе с ними шли еще две заключенные, не успевшие убежать. Подкатили тележку, одна из узниц ухватилась за ручки. Ревекка и Ядя нагнулись и подхватили Малю за руки и ноги. Та не шевелилась, даже глаза не открыла.
– Видать, все, – прошептала Ядя.
Ревекка с облегчением выдохнула.
Они уложили обмякшее тело в тележку. Мандель с сопровождающими уже шла в сторону крематория. Покатив впереди себя тележку, узницы заторопились следом. Тонкие колеса подскакивали на неровной земле. Голова Мали билась о стенку тележки. Ревекка осторожно подсунула ей ладонь под голову. Ядя заметила.
– Не старайся, она уже… – договорить Ядя не успела.
Маля открыла глаза. Не мигая, она смотрела в чистое вечернее небо, плывущее над ее головой. На сухих губах заиграла улыбка. Она что-то прошептала. Стараясь не сбиться с шага, Ревекка наклонилась, чтобы попытаться разобрать слова.
– Нельзя забывать, – с большим трудом Маля чуть повернула голову в сторону Ревекки, – главное, не забудь ничего, что они сделали. Расскажи правду.
Земля поплыла под ногами Ревекки, все вдруг посерело и смазалось. Крупные соленые капли потекли по щекам, оставляя борозды на пыльном лице. Из-за слез она ничего не могла разобрать, шла, держась за тележку. Незаметно утерев глаза, она посмотрела на руку Мали – повязка разошлась, кровь продолжала течь. Ревекка вдруг поняла, что медсестры сделали это нарочно. Они хотели, чтобы Маля успела истечь кровью прежде, чем ее живьем кинут в печь крематория. Но ведь не успеет. Ревекка отчетливо ощутила, как много еще сил оставалось в этом изнывающем от боли теле. Оно отчаянно хотело жить и любить вопреки всякой действительности. С такой же отвратительной отчетливостью перед глазами Ревекки вспыхнули яркие языки пламени, лижущие это тело, заставляющие испытывать его непереносимые муки, корежащие и убивающие в самой страшной пытке. Ревекка в бессильном ужасе посмотрела на Ядю, но та лишь покачала головой. Тоже все понимала. Отчаяние было столь велико, что, будь у нее в руках нож, Ревекка не задумываясь полоснула бы им по шее Мали, а там будь что будет. Но в ее руках не было ничего.
Тележку остановили. Ядя схватила Ревекку за руку и быстро потащила прочь от крематория.
Малю сожгли.
– Живьем?!
– Говорят, еще в тележке отдала богу душу.
– Ее счастье.
– Да уж, счастье…
Помолчали.
– Когда Маля хлестнула Таубе по роже, я сама от страха чуть богу душу не отдала.
– Впервые
