Шрифт:
Закладка:
– Да как же это они не понимают?!
– Они не считают себя виновными, Ядя. – Руки Ирены, не останавливаясь, продолжали прощупывать вещи. – Думают, раз они не преступники, их не за что карать смертью.
– Но проклятые костры, вонь паленой плоти… – качала головой Ядя, уже даже не спрашивая. – И составы без конца…
Ядя с горечью смотрела на людской поток, текущий к крематорию.
– Их так много. – Беата тоже подошла к окну. – Шепнуть бы, что их ведут убивать, чтобы взбунтовались и дали отпор, а не топали покорно, – проговорила она со злостью, сведя брови.
– А нас что ж, мало? – зло усмехнулась себе под нос Ирена, продолжая прощупывать воротник очередного пальто. – Они не знают, куда их ведут. А у нас и такого оправдания нет. Все знаем наверняка, но что-то не собрались мы единым кулаком. Съешь венгерской колбасы, заешь венгерским шоколадом и уймись. Наш удел сейчас – стервятнический.
Беата обиженно посмотрела на Ирену, но ничего не ответила. Опустив голову, взяла ведро и пошла за водой, чтобы еще раз намочить тряпки, которыми прокладывали окна.
За ними уже никто не следил, и можно было снова ходить куда угодно в пределах колючей проволоки. Эсэсовцам было не до соблюдения своих же предписаний и приказов. Все их внимание было отдано бесконечным транспортам из Венгрии. Злые охранники носились на велосипедах и мотоциклах от платформы к крематорию, от крематория к другому крематорию, от барака к бараку, от канцелярии снова к крематорию, а уже от него мчали грузовики, забитые трупами. Видно было, что венгерский вал сбил с ног даже их. Осатаневшие от усталости и недосыпа, они попросту махнули рукой на постоянных обитателей лагеря.
А толпы продолжали стекаться к дымящим крематориям.
Яде как-то удалось сосчитать вагоны у одного эшелона.
– Сорок девять, – объявила она с таким уверенным видом, будто другого числа и не ожидала.
Хотя все знали, что составы всегда были разные.
– А в каждом – по сотне человек. Значит, без малого пять тысяч на состав, – подсчитала Ирена, – а если четыре транспорта, то и выходит…
– А мы не верили, что такое возможно, – сказала Ревекка.
– Быть такого не может, – все равно не могла уложить это в голове Беата, – двадцать тысяч за сутки – печи треснут.
И печи трещали, конечно, но не в том смысле. Однако наступал предел и печам, они не справлялись с нагрузкой и выходили из строя, и тогда тела снова свозили к ямам.
– Сколько еще? Разве не вся Венгрия уже здесь? – покачала головой Ирена.
– Видать, не вся. Говорят, Будапешт еще даже не трогали. Пока окраины идут.
Сумерки спустились на лагерь. Усталые женщины вышли из барака. Заиграла музыка. Женщины в отупении смотрели на мужской полосатый оркестр, играющий какой-то вальс. Девушки из эффектенкамер присоединились к ним.
– Идиот Вагнер снова заставил их играть, – пояснила Елена.
В сторону третьего крематория мчался грузовик. Проезжая мимо них, он подскочил на колдобине, но скорость так и не сбросил. Женщины уставились на труп обнаженной старухи, выпавший из машины. Седые волосы разметались вокруг посиневшей маски лица. Страшные глаза навыкате отражали ясное небо. Музыка играла. Где-то послышался звон битой посуды. Затем удар пощечины и… аккордеон.
В полной прострации женщины пошли в барак. Усталые, расселись по койкам.
В бараке молоденькие польки меряли нарядные платья, которые сумели протащить под носом у капо. Одной не подошел размер, и она уговаривала другую поменяться с доплатой на два кольца колбасы и полкилограмма сахара. Ее подруга раздумывала над сделкой. Ревекка так устала, что едва ее голова коснулась подушки, как она тут же провалилась в пустой тягучий сон. Сколько прошло времени, минута, две, прежде чем раздался крик блоковой, велящей вставать? Ревекка с трудом разлепила опухшие веки. В окно снова светило солнце. Ревекка механически заправила койку, пригладила одеяло, выровняла кант, рядом то же самое молчаливо делала Ядя. Девушки вышли из барака. Ревекка встала в первую пятерку. Показалась блоковая. И вот они снова идут, а навстречу им выплывает из дыма измученная ночная смена. Молчаливо кивают товарки и идут дальше, их ждет вожделенный отдых. Ревекка и остальные входят в опостылевший барак, забитый новыми вещами. Лишь на мгновение они останавливаются у окна, из которого видно дорогу, идущую от платформы, – людская река уже разлилась по ней и текла, не имея преград на своем пути. На лицах некоторых людей была улыбка, дети носились, догоняя друг друга, какой-то мальчик сорвал несколько цветов, росших вдоль проволоки, и, довольный, подарил их матери. А она была прекрасна в своем элегантном светло-коричневом платье, перехваченном кожаным пояском, в красивых туфельках с каменной пряжкой, ее изумительные черные волосы были тщательно уложены в красивую прическу. Мать потрепала кудри мальчика, золотившиеся на ярком солнце.
Лето было жарким.
* * *
До жилого барака работниц вещевых складов доносилась приглушенная музыка. Обезумев от венгерских богатств, которые они беспрепятственно тащили из «Канады», эсэсовцы устраивали в своей столовой один чумной пир за другим. Алкоголь тек рекой. Пили, блевали и снова пили. До беспамятства. «Чтобы не помнить того, что творят днем», – сказала как-то Ирена.
Пьяные охранники накидывали на плечи песцовые манто венгерских евреек, утирали дорогим мехом грязные рты, отрыгивали венгерскими колбасами и консервами, давили детские куклы и самосвалы, боясь прервать ошалелый угар, боясь, что в эту секунду пробьется осознание и полоснет по больному разуму. Из какого-то барака выволокли перепуганного аккордеониста и заставили играть веселые мелодии. Кто-то притащил светлую коляску с ярко-желтой бахромой и разноцветными погремушками. В нее загрузили мертвецки пьяного надзирателя и запустили в сторону двери под общий хохот. Пьяная толпа вывалилась из столовой на улицу. Один пальнул в небо и визгливо засмеялся, довольный собственной выходкой.
Женщины, привыкшие к этим оргиям, не обращали внимания, но вскоре в окно их барака забарабанили. Узницы в испуге подскочили на своих койках.
– Что там? – сонно протирая глаза, спросила Ядя.
Окно опять сотряслось от стука. Сон мгновенно сошел с Ревекки, она соскочила с койки и подошла ближе. На нее мутным взглядом уставился Вагнер. Пухлые мокрые губы разъехались в кривой улыбке. Он причмокнул и прилип ртом к стеклу. Ревекка в ужасе отшатнулась и быстро вернулась в свою койку.
– Вагнер и еще какой-то эсэс – пьяные, едва стоят на ногах.
– Эй, красотки! – раздалось с улицы. – В ворованных рубашечках вы ведь и впрямь красотки. Кто желает отдать дань великой арийской расе?
И оба эсэсовца расхохотались.
– Вот и в нас увидели женщин, – с усмешкой, презрительной и грустной одновременно, проговорила Ирена.
– Вот уж чего меньше всего сейчас хочется! Готова быть образиной, обезьяной, доходягой, кем угодно, только бы Вагнер не смотрел в мою сторону, – испуганно шептала Ядя.
– Я слышала, что охранников начали отправлять на фронт, – проговорила Беата, – вот они и устраивают каждый вечер проводы очередному ничтожеству. Пьют как в последний раз.
– Не только из охраны, теперь берут и лагерных. Тони сказал, что партию зеленых[91] уже отправили на передовую. Кто не за убийство, а за что попроще.
– Это хорошо, – произнесла Ревекка, – значит, силы у них и вправду на исходе, раз взялись за этих.
– Чтоб их там всех перебили на фронте, – с ненавистью прошептал кто-то у нее за спиной.
Ирена решила:
– Не будем им отвечать, и они уйдут.
Но Вагнер не унимался:
– Ну же, девушки, смелее! Или вам больше нравится, когда проявляют силу? Так я могу!
Снова раздался пьяный хохот.
– Не двое их там, больше! – в страхе вскрикнула Ядя.
Никто ничего не успел ответить ей. Раздался топот, и в штубу ввалились эсэсовцы. Женщины застыли под своими одеялами. Ревекка почувствовала, как ладони покрылись липким потом от ужаса. Ни жива ни мертва, она затаила дыхание, боясь хоть чем-то привлечь к себе внимание. Сердце колотилось так, будто хотело выпрыгнуть навстречу эсэсовцам. Ревекка прижала руку к груди, пытаясь унять чумное биение.
Раздался крик
