Шрифт:
Закладка:
– Говорят, даже на пропуск не взглянул.
– Пропуск-то Маля украла, она во многие кабинеты вхожа была.
– Вот это любовь! Бежали вместе из лагеря, ну надо же!
– Крамер, говорят, лютует. Всем полицейским постам телеграфировали приметы Эдека и Мали.
– Господи, помоги им!
– За кого просишь, дура? Знаешь ведь: один за проволоку – десятерых из его барака к стенке, чтоб остальным неповадно было. И Малка с Эдеком знали это. Они сейчас где-то на свободе разгуливают, а девушек, которые с Малкой угол делили, в штрафную команду отправили! А это все равно что в расход! Чудо, что не сразу в петлю – нам в назидание.
– А главное, будто хуже всех жилось Малке! Не надрывалась ведь на работах, как остальные, всегда сытая, чистая, на побегушках у эсэсов, знай переводи да на рожон не лезь. Чего еще не хватало?
– Любви! Эдек ей нужен был каждую минуту! Любовь, понимаешь?
– К черту вашу любовь! Людей на смерть отправляют из-за вашей дрянной любви, – и какая-то заключенная сплюнула с такой яростью, что попала в стоявшую поблизости соседку. Завязалась драка…
После побега влюбленных внеплановые вечерние поверки шли одна за другой. То и дело раздавались крики разъяренных блоковых:
– Всем вон из барака!
Едва последняя женщина выскакивала, как внутрь уже врывались эсэсовцы, крушившие все на своем пути. Они стаскивали с нар тюфяки, рвали их, пинали, швыряли котелки и ложки, которые женщины не успевали в панике схватить, в разные стороны летели колодки, по неосторожности оставленные в бараке, опрокидывались ведра, приготовленные на ночь. Пока продолжалось это варварство, уставшие женщины, еще несколько минут назад собиравшиеся лечь спать, стояли перед бараком, обхватив свои полуголые тела. Многие были босиком. Так ничего и не найдя, охранники бежали к другому бараку, сами не понимая, что ищут. Обозленные, они часто заставляли обитательниц выбегать на улицу и вставать на колени. Те молча подчинялись, с завистью глядя на товарок из уже проверенного барака, которые наконец-то могли вернуться и улечься.
К счастью, барак работниц «Канады», эффектенкамер и девушек из политического эта доля миновала.
– Вот вам и любовь лагерная, – с грустью проговорила Ирена, наблюдавшая за стоявшими на коленях измученными женщинами.
Жар из печей и рвов постепенно иссушил человеческие реки, которые весь май и июнь текли от платформы к крематориям. Транспортов с каждым днем становилось все меньше. Постепенно начали расформировывать дополнительные рабочие команды, собранные впопыхах для сортировки на вещевых складах. В бараке, в котором трудилась Ревекка, стало свободнее. Дым уже не висел плотным тяжелым облаком, а быстро разносился летними теплыми ветрами. Женщины наконец-то смогли распахнуть окна настежь.
Ирена вошла в барак и поставила полное ведро воды. Утирая на ходу вспотевший лоб, она сказала:
– Януш, который в административном на корреспонденции, передал девушкам из эффектенкамер, что телеграмму сегодня получили. Арестовали наших голубков.
И без пояснений все поняли, что речь о Мале с Эдеком.
– Батюшки, что ж теперь с ними будет?
– Вернут, понятное дело, а там помоги им бог…
Уже вечером в бараках обсуждали узнанные невесть каким образом подробности.
– Говорят, им какой-то вольняшка помог. Дал у себя отсидеться.
– Есть еще люди за проволокой.
– После они собирались в Закопане к родственникам Мали.
– Не говори ерунды. В сторону Словакии они пошли: там ее родственники живут.
– Я слышала, в Бельске их взяли.
– А как поймали?
– Патруль остановил Малку, мол, проверка документов. Эдек, говорят, мог убежать, да не бросил Малю.
– Говорят-говорят, меньше слушай, что говорят. В поезде их задержали.
– А ты будто из первых уст знаешь! Тоже уши развесила. В Кракове их схватили, в ресторане.
– В рестора-а-ане…
– Еще чего! Дураки они, что ли, после побега по ресторанам ходить? В гостинице в Катовице их взяли, когда они пытались расплатиться ценностями из «Канады». Хозяин заподозрил неладное и вызвал полицию. Те увидели бритую голову Эдека и смекнули, в чем дело.
– Странно, шепчут, что они до Словакии добрались и только на границе их задержали. А сейчас они где?
– Ясное дело, в одиннадцатом блоке. В разных камерах.
Девушки из политического рассказывали, что беглецов каждый день водили на допросы. Все понимали, что означали лагерные допросы.
– Маля никого не выдала, ни единой душеньки из тех, кто помогал им. Из нее там все соки выжали, места живого нет, а она – молчок. Не говорит: ни кто форму им эсэсовскую достал, ни кто пистолет дал.
– Вот уж Господь дал сил девочке. А Эдек что?
– Про Эдека ничего не знаю. Его никто не видел.
– Может, и неживой уже?
– Живой. Люди слышали, как он пел для Мали через стенку.
– Пел… Господи.
Но вскоре новые события затмили тему Малки и Эдека.
Ревекка торопливо проскользнула в барак за несколько минут до отбоя. Женщины столпились у печки. В центре находилась бледная Ядя, Ирена гладила ее по спине.
– Что произошло? – с тревогой спросила Ревекка.
Ирена обернулась и тихо проговорила:
– Из мужского записка пришла: в Варшаве восстание.
Ревекка радостно прижала руки к груди:
– Но разве это не чудесно? Значит, там борются!
– Чем бороться? – Ядя вскинула голову и вымученно посмотрела на Ревекку. – Сил у них не больше нашего. Кто пойдет против танков и автоматов? Все мужчины либо тут с нами в лагере гниют, либо в партизаны ушли. Вся Варшава теперь – старики, женщины и дети.
Слезы вновь потекли из глаз Яди, и она прошептала еще тише:
– Езус Мария… Мама, папа, Агнешка, Тадек…
Ирена крепко сжала руку Яди. Ревекка подошла ближе и тоже погладила ее по плечу.
– Обойдется, Ядя, обойдется. Их не тронут, они не партизаны, не евреи. Припугнут, и будет с них. Утри слезы, все обойдется. А Варшава борется, это хорошо.
Ирена едва заметно качнула головой, сделав Ревекке знак замолчать: все понимали, чем закончится борьба обескровленной Варшавы.
Ревекка в ужасе распахнула глаза. Ночной кошмар не отпускал. Выстрелы, которые она слышала во сне, продолжали звучать у нее в голове. Она села, пытаясь унять колотившееся сердце. Рядом зашевелилась Ядя. Ревекка вдруг поняла, что выстрелы звучали наяву! Страшные хлопки: иногда одиночные, иногда – рваными скорыми очередями, некоторые глухие, словно стреляли в глубине барака, а другие громче – на улице. Выстрелы перемежались громким детским плачем и женскими криками. Ревекка боялась пошевелиться. Широко раскрыв глаза, она уставилась в окно. Страшный шум нарастал: топот, удары, крики, выстрелы, проклятия, звуки отчаянной борьбы. Набравшись смелости, Ревекка привстала и подалась ближе к окну, пытаясь разглядеть, что происходит. Одновременно с ней повставали со своих мест и остальные. Все сгрудились и припали к стеклу. Растрепанная Ирена и некоторые другие судорожно прижимали к груди свои ботинки.
– Что там? Селекция?
– Кажется, это в цыганском лагере…
– Прямо в жилых стреляют?
Ревекка не могла поверить в то, что СС начали расправляться с узниками в бараках на виду у всего лагеря.
– Не ясно, ничего не ясно пока…
Ревекка вернулась в койку. Закрыла глаза, но шум выстрелов и крики не прекращались. Она облизнула пересохшие губы и закрыла уши ладонями. Звуки стали глухими, не такими страшными, но уснуть было невозможно. Раздался злой окрик блоковой:
– По местам! Кто разрешал вставать посреди ночи?! – За злобой в ее голосе можно было легко различить страх. Открытая расправа всех привела в ужас.
До утренней сирены Ревекка так и не сомкнула глаз. И не только она. Едва над лагерем раздался протяжный вой, как женщины тут же вскочили со своих коек без привычных нескольких минут на то, чтобы отойти ото сна. Никто доподлинно не знал, что произошло на самом деле, но все жаждали узнать. К вечеру весь Биркенау был в курсе, что ночью ликвидировали цыганский лагерь. Без малого три тысячи цыган были отправлены в газовые камеры. Те самые, которым завидовали, что их не разлучали с детьми и стариками.
– Значит, верно слухи ходят, что продовольствие на исходе.
– Говорят, они сражались. До последнего. Всем, что нашлось в бараке: ножами, ложками, камнями, какими-то обломками. Врукопашную шли против автоматов! Настоящую бойню устроили.
– Когда наверняка знаешь, в какой «душ» эсэсы ведут, то врукопашную и против танка попрешь. Бог миловал, что цыган выбрали.
– Вчера за цыганами пришли, а завтра за нами придут.
В блоке воцарилась тишина. На Ревекку,
