Кузина хмурится:

– И что мне сказать Грегору, когда он спросит, где ты?

Я наклоняюсь, чтобы поднять костыли Симона.

– Скажи ему, что я следую своим инстинктам и ему не стоит пытаться удержать меня.

Вздохнув, Афина уходит, а я помогаю Симону добраться до кухни. С тихим стоном он опускается на стул.

– Не хочу становиться еще одним камнем преткновения в твоих отношениях с семьей.

– Это не имеет к тебе никакого отношения, – говорю я. – Родные сами отказались от меня. Так что только мне решать, когда вернуться.

Симон нервно ерзает на стуле:

– Ты расскажешь мне, как смогла поговорить с Жулианой?

Я опускаю глаза на свои руки, чтобы не встречаться с ним взглядом.

– Это мало походит на разговор. Скорее на подслушивание.

– Я слушаю.

Я сжимаю кулаки.

– Мысли – мои, твои, любого – отдаются у нас в крови. Когда человек умирает, кровь сохраняет его последние мысли. – Симон приоткрывает губы, чтобы задать первый из множества вопросов, но я продолжаю, не давая вставить ни слова: – И я могу услышать их, прикоснувшись к крови или воспользовавшись камнем крови.

В этот раз он даже не пытается заговорить, а я не знаю, что еще сказать.

– Вот, пожалуй, и все, – через несколько секунд говорю я. – Когда я осознала, что со мной происходит, решила, что схожу с ума, как Жулиана. Ведь она слышала голоса мертвых женщин. Поэтому я боялась кому-нибудь об этом говорить.

Симон усмехается:

– Даже я бы не поверил.

– А сейчас веришь? Или показать?

Его улыбка исчезает:

– Вряд ли ты захочешь узнать мои мысли.

Я не признаюсь, что уже слышала их.

– Это все, что дает тебе эта магия? – его голос пропитан предвкушением. – Или есть что-то еще?

Я прикусываю нижнюю губу:

– Есть еще кое-что, но даже Грегор не понимает, как это происходит. И это одна из причин, почему он хочет, чтобы я вернулась.

– Полагаю, это также одна из причин, почему ты не хочешь возвращаться. – Симон делает глубокий вдох. – Итак, ты отправилась услышать последние мысли Жулианы. Ее кровь. Что она сказала?

Я пересказываю водопад разрозненных мыслей.

– Я услышала больше, чем от других жертв, но обычно в мыслях больше осмысленности. Хоть мне и кажется, что она говорила об Удэне.

– Или о ком-то еще, близком ей. – Симон смотрит в одну точку на стене, прокручивая все в уме. – Пока тебя не было, я много думал. – Он трясет головой, словно пытается прояснить мысли.

Предположив, что он говорит о графе, я киваю, но внезапно слышу:

– А что, если это Ламберт?

– Ламберт?

– Он вписывается в общую картину, – заявлет Симон. – Умный, физически развитый, вовлечен в расследование, сохранил нездоровую привязанность к матери, воспитывался властным отцом, детство омрачено трагедией, нет друзей, трудности с женщинами…

– Половина из этого подходит и Удэну, – протестую я.

– Но все вместе – только Ламберту.

Я качаю головой, не соглашаясь:

– То, что он не ходит на Дорогу удовольствий и о его помолвке договорился отец, не означает, что он не ладит с женщинами.

– Согласен, – признается Симон. – Но вдруг он завидует тому, с какой легкостью это удается Удэну.

Любому мужчине из богатого квартала это далось бы с той же легкостью, что Удэну… вот только Ламберт живет с ним в одном доме.

– Все равно это не имеет смысла, – говорю я. – Ламберт помолвлен с леди Женевьевой. Если у него и были какие-то трудности, они закончились.

– Возможно, следует искать смысл во временны́х рамках, – предполагает Симон. – Часто убийца переходит от фантазий к действию из-за какой-то беды, которая не в его власти. Например, потеря любимого человека. Или что-то, отчего жизнь полностью меняется. Например, женитьба. Но, чтобы преступник начал действовать, его привычный мир должен пошатнуться.

Я качаю головой:

– Ты сказал, что все началось с Беатрис. Что тогда случилось?

Симон пожимает плечами:

– Умерла леди Монкюир?

– Нет, это еще двумя годами раньше, – возражаю я. – И почему между убийством Беатрис и Перреты прошло так много времени?

– Между первой и второй жертвами всегда больше всего времени. – Симон поднимает лицо вверх, словно ответ написан на потолке. – К тому же остается вероятность, что мы просто не знаем о каких-то жертвах.

– Симон, – шепчу я. – А что, если леди Монкюир была первой?

По его реакции сразу понятно: он со мной не согласен. Он старательно отводит взгляд и чешет щеку, на которой отросла легкая щетина.

– Кэт, Ламберт боготворил ее. Что, если он искал подобных отношений? Женщину низкого происхождения, которую бы он возвысил до дворянки?

«Стать спасителем для кого-то», – говорила Жулиана о брате. И я видела, как это желание обратилось против меня, хотя и выражалось в простой доброте. Я дохожу до дальней стены кухни и разворачиваюсь.

– Нет, не понимаю, как это связано.

– Подумай сама, – настаивает Симон, когда я прохожу мимо него. – Беатрис была проституткой, а потом вышла замуж. А вдруг его разозлило, что она предпочла ему другого?

Я качаю головой:

– Я знала Перрету, Симон. Она бы никогда не отказалась от замужества. Так почему для нее и других все закончилось так плачевно?

Разворачиваюсь вновь – под его неотрывным взглядом.

– Уверен, ответ кроется в том, что убийца сделал с телами.

Я останавливаюсь и хмуро смотрю на Симона:

– Он испытывал отвращение. Считал, что эти женщины не заслужили даже смотреть на него.

– Вот именно. – Симон кивает. – Он упивается своим превосходством.

И все же Ламберт всегда ведет себя скромно и неуверенно, в отличие от его высокомерного брата. Я качаю головой и продолжаю расхаживать по комнате:

– Мне все еще кажется, что все указывает на Удэна.

В глазах Симона читается сомнение:

– Удэн любит плескаться в сточной канаве. И не отрицает этого. У него нет иллюзий на свой счет.

– А что изменилось? – спрашиваю я. – Почему убийца переключился на сестер Света и работников святилища, подставил архитектора и тебя?

– Потому что все это кое-чем объединено. – Симон дожидается, когда я остановлюсь и посмотрю ему в глаза, а затем продолжает: – Тобой.

– Мной?

Симон поднимает руку, прося придержать свои возражения:

– Это не означает, что его цель – именно ты. Перед моей поездкой в Мезанус он оставил мне записку, насмехаясь надо мной, как бы говоря, что для него это игра, в которой он планирует победить. А после убийства Николь понял: самый лучший способ причинить мне побольше боли – причинить боль тебе. – Симон замолкает и сглатывает. – Ему даже удалось настроить меня против тебя.

– А потом он напал на меня, – шепчу я.

– Да. – Симон вздрагивает.

Но почему убийца меня не добил? Возможно, посчитал, что