С этими словами он отворачивается и скрывается в коридоре. А через несколько секунд открывается и закрывается входная дверь.

Симон смотрит на меня снизу вверх.

– Предполагаю, это твой дядя Грегор, – говорит он. – Нас не представили.

– Да, – устало отвечаю я. – И мне нужно еще о многом рассказать.

– Потом поговорите, – кричит Афина из ванной. – Вода стынет, а ты пахнешь так, что вечером все попадают в обморок, потому что им придется затыкать носы – даже камни пустоты не помогут.

Я моюсь так быстро, как только могу, хотя с моими волосами всегда сложно справиться, а сейчас они слиплись от засохшей крови. К счастью, порез на голове немного зажил. Афина пошла искать одежду моего размера среди одежды селенаэ. Ее одежда мне коротка, а Хиры – тесна. Но, когда я вылезаю из ванны, она еще не вернулась, поэтому приходится натянуть платье Маргерит. Тоже не по размеру, но это не очень заметно – монастырские платья свободные. Вот только подол оказался коротким, икры видно.

Симон ожидает меня за столом с миской, наполненной тушеным мясом. А ведь чтобы набрать ее для меня, ему пришлось ковылять по кухне. Я вновь проголодалась, и еда кажется такой же вкусной, как и два часа назад.

– Я тут подумал, – говорит он, когда я съедаю несколько кусочков. – Возможно, мы ошибаемся насчет Удэна. Я не просто так снял с него подозрения в самом начале, и не представляю, как обойти те причины. Но вероятность того, что кто-то залез в окно, намного ниже, чем того, что убийца был в доме.

– Граф Монкюир? – предполагаю я.

Симон старательно отводит взгляд:

– Жулиана несколько раз говорила, что он убил ее мать. Я отмахивался от этих слов, списывая все на паранойю, которая часто встречается у душевнобольных. Но, возможно, она не просто так боялась его. – Он постукивает длинными пальцами по столу. – А еще граф до сих пор хранит косу из волос своей жены в молитвеннике у кровати. Многие поступают так же, но сейчас это кажется странным совпадением.

Да и мотив для такого поступка придумать несложно.

– Граф одержим мыслью, что его семья должна выглядеть идеальной, – говорю я. – А из-за Жулианы и ее матери этот образ мог разрушиться.

Симон все так же отводит глаза, не желая смотреть на меня:

– И это правда.

Его мысли явно витают где-то далеко, но я продолжаю излагать свою идею:

– Ламберт обручился. Граф сам договорился о свадьбе. Но Удэн продолжает вести себя недостойно, и, возможно, есть опасения, что семья леди Женевьевы передумает. Поэтому граф решает устранить женщин, к которым, как он узнал, ходит Удэн, чтобы напугать его и заставить отказаться от ночных загулов. А ты говорил, что убийца не хочет, чтобы жертвы смотрели на него… что они недостойны.

Симон хмурится, но выглядит рассеянно:

– Но как сюда вписывается Беатрис? Ее убили три года назад.

– Может, граф сам ходил к ней, а потом почувствовал отвращение к собственным поступкам?

Он качает головой:

– Такое поведение повторяется. А мы не нашли других жертв между Беатрис и Перретой.

Я вздрагиваю:

– А вдруг он убивал в других городах? Ведь он судит все процессы в окрестностях.

– Это невозможно. – Симон замолкает на мгновение. – А зачем ему убивать настоятельницу?

– Потому что она кое-что знала, – говорю я. – Жулиана говорила, что первые признаки безумия у нее появились, еще когда она училась в аббатстве. Да и леди Монкюир там выросла. А раз мать Агнес знала об их состоянии…

– Леди Монкюир воспитывали в аббатстве Солис? – перебивает меня Симон и, наконец, смотрит на меня. – Как тебя?

Я киваю:

– Да, она из сироток. Ты не знал?

Симон качает головой:

– Дома о ней никогда не говорили. Я знаю лишь, что она была больна, как Жулиана, но никто не рассказывал мне подробностей.

– Это довольно романтичная история, – говорю я. – Граф обручился с дворянкой, а потом тайно женился, и это вызвало большой скандал. – Симон ничего не говорит, поэтому я продолжаю: – Но мать Агнес, скорее всего, знала о болезни графини и Жулианы. И граф испугался, что это может поставить под удар брак Ламберта.

Симон хмурится:

– Но зачем впутывать сюда главного архитектора?

Я пожимаю плечами:

– Он выполнил задуманное. Требовался тот, на кого можно все повесить. И молоток стал идеальной находкой.

– Но это не объясняет, почему он решил разрушить святилище или убить Жулиану, – указывает Симон. – Вдобавок, по мнению альтума Ферриса, важно помнить, что цель, к которой так стремится убийца, не меняется.

Методы могут разниться, но безумие неизменно.

– Ты думал, как он убил Жулиану? – тихо спрашиваю я.

Несколько секунд Симон молчит.

– Возможно, что-то добавил в отвар. Но быстродействующие яды обычно вызывают сильные телесные реакции. Поэтому я склоняюсь к тому, что ее задушили. Для этого требовалось лишь на несколько минут закрыть ей лицо подушкой.

– А потом представить все так, словно она умерла во сне. – Я представляю Жулиану со скрещенными на груди руками и натянутым до шеи одеялом. Почему-то картина кажется мне ужасней, чем другие тела, которые я видела. – Не выставленная напоказ, как Перрета и другие женщины, – бормочу я, и Симон склоняет голову, чтобы посмотреть на меня. – Не скрытая от чужих глаз в приступе стыда и сожаления, как жена торговца зерном. Не испуганная, как мать Агнес после появления Маргерит.

Афина заходит на кухню, держа в руках сверток сине-черной ткани, и при виде ее меня осеняет.

Я поворачиваюсь к Симону:

– Как думаешь, Жулиана проснулась перед смертью?

Он моргает, пытаясь отогнать мысли.

– Возможно. Но если да – то в самом конце, когда от нехватки воздуха она стала слишком слабой, чтобы долго и яростно сопротивляться.

Но шанс все же есть.

Я подхожу к кузине, которая раскладывает одежду на одном из столов, и тихо спрашиваю:

– Афина, как долго мысли остаются в крови?

– Чем она гуще, тем сложнее их услышать. А что?

– Сколько осталось времени до сбора на площади Луны?

– Солнце сядет примерно через час. Мы выжидаем еще час после этого.

Времени предостаточно.

Глава 54

Симон, конечно, возражает, но вряд ли мне что-то грозит, если я приду к Монкюирам прямо сейчас. Даже если один из них – убийца. С приближением заката туда придут многие скорбящие, чтобы разделить момент, когда Солнце унесет душу покойной за горизонт.

Афина одалживает мне свой плащ из лунной ткани, чтобы меня никто не заметил. Немного жутковато ходить по улице, когда все смотрят сквозь меня, поэтому я даже испытываю облегчение, когда в переулке неподалеку