– Прекрасные портреты, господин Будевиц, видна рука настоящего мастера, подлинного художника света и тени, – сказал Ванзаров, рассматривая неулыбчивые лица семейства Куртиц.

Комплимент понравился. Потому что был искренним. Будевиц сдержанно заулыбался:

– Признателен за оценку моего скромного труда. Чем ещё могу помочь?

– А есть портрет Фёдора Павловича с братом Яковом?

Будевиц понимающе кивнул: какой же семейный альбом без брата. Из ящика появился негатив с отпечатком: молодые люди, по виду столичные модники, задумчиво смотрят в будущее своей жизни. Одного возраста, похожие так, как могут быть схожи братья-погодки. Разница в том, что младший казался чуть крупнее в плечах, а старший чуть более худощавый в груди и в овале лица. В остальном – фамильные черты явные.

Фотограф спросил, когда нужны снимки, на что получил ответ: Фёдору Павловичу будут показаны отпечатки, а он решит, что глянется. Сунув снимки в карман и встряхнув руку Будевицу, чуть не выдернув её из плеча, Ванзаров оставил мастера света и тени размышлять: насколько хорошо он знает людей и вообще, что означает этот странный визит.

От Большой Морской он пешком дошёл до Гороховой. Магазин спортивных принадлежностей «Куртиц и сыновья» был открыт. Приказчик подтвердил, что хозяин на месте. Пройдя за прилавок, Ванзаров вошёл в конторскую комнату. Митя стоял перед отцом, подкладывая и забирая банковские чеки, которые Фёдор Павлович подписывал с явной неохотой:

– А, Ванзаров. Ранняя пташка. Опять недобрую весть принёс? Когда уже конец настанет? Не хочу хоронить Ивана, пока его убийца радуется жизни.

– Конец близок, господин Куртиц.

Чернильная ручка замерла над чеком, Митя чуть заметно вздрогнул.

– Так говоришь, что хочется верить, – сказал Фёдор Павлович, наконец ставя подпись. – Опять вопросами донимать станешь? Не тяни, начинай.

– Посылали вчера вечером Настасью Фёдоровну к мадам Гостомысловой?

Фёдор Павлович подписал последний чек и отбросил Мите:

– Посылал.

– Зачем?

– Ох ты со своей прямотой, Ванзаров… Ладно, если конец близок, что скрывать. Хочу нанести визит генеральше, чтобы сосватать Алексея. Не забуду, как он на дочь её смотрел, чуть глаза не вылезли. Предложение моё будет таким, что отказаться трудно: приданое невесты не интересует, пусть себе оставит на булавки. А молодым подарю дом в Петербурге со всей обстановкой и десять тысяч годового дохода. С условием, что Алёшка возьмётся за ум и семейное дело. Вот тебе напрямик.

Ванзаров отдал поклон в тесноте комнаты:

– Благодарю. Мечтаете, чтоб внуки собрали таланты конькобежцев от своих родителей? Стали великими фигуристами?

Куртиц даже крякнул от смущения:

– Ну, Ванзаров… Что тут скажешь… Начинаю тебя опасаться. Как такое на ум пришло?

– Вы обожаете фигурную езду по льду и презираете бег на скорость. Иначе не устроили бы тотошник, – ответил догадливый чиновник сыска. – В воскресенье отправили мне приглашение на каток. Кому поручили доставить?

Фёдор Павлович мотнул головой в сторону сына:

– Вот ему.

Ванзаров обернулся к Мите, который старательно равнял тонкую стопку чеков:

– Лично доставили, Дмитрий Фёдорович?

– Нет, – тихо сказал Митя. – Было много дел в магазине, и ещё смерть Ивана… Столько дел…

– Кому поручили?

– Говори, – потребовал Фёдор Павлович.

– В магазине оказался один из членов Общества, он собирался на каток, попросил его об услуге… Ваш дом напротив катка, господин Ванзаров, труда не составит донести. Он согласился…

– Кто?

Митя будто собирался с силами:

– Котов, наш конькобежец, выступает в фигурной езде и забегах на скорость. Он был рад помочь.

– В жизни, не на катке, носит длинный шарф?

– Да, заматывает пол-лица. Говорит, слабый нос, боится, что простуда помешает состязаниям.

– Что делал в магазине?

– Покупал охотничьи лыжи, чтобы зимой по глубокому снегу идти. У нас имеется норвежская модель, короткие, но очень крепкие.

– Он охотник?

Митя пожал плечами:

– Мы с ним мало знакомы. Зачем охотничьи лыжи, если не охотиться зимой.

– Где живёт Котов?

– Не имею представления. Сегодня записался на финальный забег на пять тысяч метров четвёртым участником. Всё пытается выиграть, а всегда приходит последним. Вчера и позавчера на всех дистанциях показал самый худший результат.

Фёдор Павлович хмыкнул:

– Упорный, но бездарный. Жаль его. Ну пусть бегает, коли есть охота… Что, Ванзаров, всё выяснил?

– Не совсем, – ответил чиновник сыска, мучаясь от тепла и стараясь не шевелиться. – Саратовский купец Паратов в предыдущие дни забегов делал ставки?

Взглядом Митя спросил разрешения отца. Ему ответили махом руки.

– Да, ставил крупно, по сто рулей. Пока безуспешно. Грозился сегодня отыграться.

– Ну пусть попробует, – явил добродушие Фёдор Павлович. – Того, кто хочет отыграться на тотошнике, мы всегда рады видеть… Чем ещё можем услужить, господин Ванзаров?

81

Весть о смерти Ванзарова разлетелась быстрее молнии. Городовой Васькин прибежал в участок и доложил приставу Кояловичу, что чиновника сыска ночью зарезали. Пристав, конечно, взгрустнул, пока не выпил рюмку коньяка, отмечая конец мучениям в Юсуповом саду. Дела он закроет быстро и тихо. Поручик Бранд, узнав о смерти Ванзарова, насупился, ходил по участку мрачной тучей. А Коялович телефонировал начальнику сыска, сообщив, что его подчинённый убит на улице ночью неизвестными, но не на его участке.

Узнав, что Ванзарова больше нет, Шереметьевский собрался вынуть заветную бутылку шустовского, чтобы отпраздновать. В следующий миг он задумался: выходит, дело Куртица не раскрыто. Кто теперь найдёт настоящего убийцу? А что делать, если на сыск свалится дело куда худшее? А оно свалится непременно, вопрос времени. Кто его раскрывать будет?

Шереметьевский понял, что праздник оборачивался катастрофой. Пойдут в сыске нераскрытые дела, так и с местом начальника можно попрощаться. Дошло до того, что Шереметьевский набрался смелости и телефонировал Лебедеву, попросив позвать его к аппарату в приёмной начальника Департамента полиции. Чтобы криминалист не слишком буянил.

Лебедев ответил: «У аппарата».

Поздоровавшись, Шереметьевский ласково спросил: нет ли у него сведений о смерти Ванзарова сегодня ночью? На что получил молчание и бросок трубки на рычаги. Это могло означать что угодно: или отсутствие таких сведений, или траур криминалиста. Гениев не понять.

Вернувшись в лабораторию, Аполлон Григорьевич не мог решиться, что предпринять: ехать домой к Ванзарову? Или уже в мертвецкую? Какого участка или больницы? Куда тело доставили? И что значат сомнения начальника сыска? Шереметьевский негодяй, но не дурак. Тогда почему сомневается в смерти Ванзарова? Как такое может быть?

Сомнения множились. Пока дверь не распахнулась и не вошёл Ванзаров. Живой и здоровый. Только задумчивый и мрачноватый. Аполлон Григорьевич ощутил, как с души свалился камень, огромный валун. Он чуть не бросился обнимать друга. Вовремя сдержался, приняв грозную позу, уперев руки в боки:

– И как прикажете понимать?

Усевшись на высокий лабораторный табурет, Ванзаров без церемоний положил шапку на стол:

– В бонбоньерке