Спустя несколько месяцев был зарегистрирован первый по городу и один из первых по Союзу Молодёжный инновационный банк «Пионер».

Анатолий Фёдорович Земский приподнял «походный» портфель, собранный женой. Буркнул:

– Кирпичами, что ли, набила? До Москвы всего ничего, а собираешь, будто в Арктику.

– В Арктику, поди, легче. Там министров нет, – Тамара пригляделась. Какая-то огрузлость проступила в вечно бодром, моторном её муже. Незащищенность, которая изредка, краешком проступала и которую она так в нём любила. Похоже, заездила его эта треклятая реконструкция.

– Коньяк правильный положила?! – всполошился Земский.

– Да уж изучила, чего ваш министр любит. Для начальника Главка отдельно – Хенесси VP. Костюм наденешь – «тройку». Висит поглаженный.

Земский поморщился.

– Ничего, потерпишь. Чистую рубашку сложила и завернула отдельно. Не забудь переодеть, как доедете… Чтоб на коллегии не озонировать. Носовые платки сбоку. Ну, если чего забыла, утром перед отъездом ещё пошуршу – припомню… Что ещё? Да! Прежде чем на коллегию зайти, стрелки на брюках оправь. Вечно они у тебя сикось-накось.

Земский отошёл к окну.

– Зима… – отгоняя тревожащие мысли, произнёс он. – Всё-таки хороший у нас двор.

Он стоял вполоборота, облокотившись о подоконник, и сквозь полуприкрытые веки глядел на присыпанную снегом жухлую траву во дворе, на ледяную горку для ребятни, что монтировали рабочие. Тамара встала рядом.

– Не мечись. Всё будет хорошо. Пробьёшь свой полипропилен, гранулят, – что там у вас? Как всегда, всех ублажишь, ухохмишь. И – подпишут твоё долгожданное.

– Твоими б устами, – буркнул Земский. Тряхнул головой. – Алька куда пропал?

– Звонил, что задерживается. Сидит у постели какой-то заболевшей знакомой. Она в жару. Не может оставить. Как думаешь, – правда?

– Насчёт постели наверняка правда.

Тамара вздохнула.

– Что-то Аленький наш, как с комсомолом связался, привирать начал. И попивать, – робко добавила она. – Позавчера наткнулась за кроватью – пустая бутылка «Старки». Ещё накануне стояла в баре едва початая. И вдруг – пустая. И всего-то за ночь. Как можно так много?

– Худо не что много. А что пьёт в одно рыло. Один, втихаря.

– Мальчика что-то мучит. – Тамара опасливо покачала головой в бигудях. Бигуди мелко звякнули. – Вроде, на счету, хвалят. А вижу, что мучается.

– От того и мучится, что на счету… Не на тот маршрут сел.

Он наткнулся на болезненный взгляд жены.

– Не его это, понимаешь?! – рассердился Земский. – Да и время не его.

– Как же! Сам же говорил, что нынче время фантазёров. А он у нас тот ещё фантазер, хлеще любого.

– Да не фантазёров, а брехунов! Алька – фантазёр. Весёлый, шаловливый, как чижик, – Земский слабо улыбнулся. – А нынче востребованы иные – ходкие, хваткие. Вот среди них и закружило.

– Опять же насчёт денег, Толечка! – Тамара ткнула на бельевой шкаф. – Давеча на средней полке гляжу – мамочки! Чуть не до верху пачек. Загляни сам – прорва! Спрашиваю, для чего столько. А купи, говорит, себе что хочешь. А что мне надо? Горло-то одно. И жопа, хоть большая, больше одного платья зараз не натянешь. Я и с твоей-то зарплаты вечно откладывала.

– Больно легко всё даётся. Что деньги, что девки. Сами липнут. А успеха добиваются через труд, преодоление. Взял бы на комбинат. Реальное производство, оно любого в оборот берёт… Но под другое заточен… Ладно. Вернусь из Москвы, что-нибудь помаракуем, – успокоил Земский жену. Приобнял:

– Подустал я что-то, Тома!

– Ещё бы! По бабам износился.

– Будет ерунду молоть, – Земский, пригнувшись, поцеловал её в голову. И Тамара, не избалованная мужней лаской, прижалась, обняла.

– Сколько можно на себе всё тащить, – другим голосом укорила она.

– Как там Алька говорит, – ништяк? Вот и ништяк, – успокоил её муж. – Утвердим, отладим, и – махнем мы с тобой в санаторий. Хошь в Кисловодск, хошь в Сочи. А то прямо в Карловы Вары. Загромоничной минералкой промоемся.

Тамара недоверчиво хмыкнула.

– Гав! – сказал прокравшийся в квартиру Алька. Вид обнимающихся стариков Альку встревожил.

– Что-то случилось? – насторожился он.

– Нет-нет, всё в порядке. Всё хоккей, – почти в тон отреагировали оба.

– Может, что с сердцем? – он всмотрелся в набухшие веки дяди Толечки. Но тот лишь сердито отмахнулся.

– Тогда почему не по бабам? – пытаясь подзавести тетю Тамарочку, начал излюбленный подкол Алька.

Но дядя Толечка не приободрился, как обычно. Не глянул орлом на ревнивую супругу.

– Отбегался, – просто ответил он.

– Ты иди, Аленький, пока на кухню. Я всё приготовила. А мы постоим. Подышим, – тетя Тамарочка передвинулась, будто укрывая собой мужа, и несильно, с виноватой улыбкой подтолкнула Альку рукой.

– Так я не один! – Алька показал на коридор. – Со мной Колдун. Специально приехал повидаться.

В последнее время Алька часто виделся с Мещерским. Сблизили обоих музыкальные предпочтения. Например, Шопен, обязательно в исполнении Кристиана Циммермана. Неплох, конечно, и Рихтер. Но всё-таки – не шопенист. А вот сонаты Шуберта старались услышать в исполнении Горовица. Сходились на том, что современные не дотягивают. Нет той лёгкости, размаха. Вместе были завсегдатаями музыкальных магазинов. Часто, добыв что-то новое, торопились в терем – послушать запись на японской аппаратуре. Особенно сдружили их «Колдовские рассветы». Мещерский, с помощью Поплагуева сблизившийся с миром современных рок-музыкантов, был ему благодарен. И, в свою очередь, старался расширить кругозор юного своего друга.

Бывало, Алька ночевал в Колдовском тереме. Летом, по теплу, спал прямо в саду, в обнимку с алабаем. Несмотря на разницу в возрасте, ему было интересно с этим человеком, многое повидавшим, о многом передумавшим, а главное, сохранившим юношескую увлечённость жизнью. Часами смотрел, как на глазах его совершается колдовство. В мёртвой материи: холстах, деревяшках, металле, – зарождается жизнь. Впитывал рассказы о знаменитостях, с которыми повезло общаться юному Алексею, и о десятках безвестных талантов в СССР, которым Мещерскому, уже в зрелом возрасте, довелось помочь. Слушал и проникался ощущением бестолковости собственного существования. Будто не полноценной жизнью живёт, а проживает чужую, подвернувшуюся по случаю.

– Заходи же, граф! Чего топчешься? – крикнул Земский с бодростью. Намекающе показал жене на стол.

В гостиную вошел Мещерский. Подошел к ручке хозяйки. Тамара, не раз слышавшая от мужа, а после от Альки о таинственном Колдуне, с интересом оглядела худого, залысого мужчину, с колючим пучком волос сзади. Не по возрасту, стильного. С запахом тонкого парфюма. В шарфике под вельветовым пиджаком, джинсах «Левис» и – глаза Тамары полезли на лоб – с дыркой на носке, откуда торчал синюшный ноготь большого пальца.

– Граф? – недоверчиво уточнила она, не в силах отвести глаз от дырки.

Мещерский проследил за направлением её взгляда. Густо покраснел.

– Прямо анатомическая загадка. Надеваю-то утром целые… – пробормотал он.

Земский расхохотался.

– Чем гостя в краску вгонять, принеси тапки, – обратился он к жене. Жестом пригласил Мещерского к столу. Принял принесённую бутылку «Мартеля», водрузил на скатерть.

– Ну, дырка в носке – я понимаю. А что за дырка в голове? – переменил он тон. – Вчера мне сообщили, будто распродаёшь свой бизнес.

Мещерский кивнул:

– Как раз зашёл попрощаться, чтоб не через третьи уста. Уезжаю я, Фёдорыч.