Прилетевший в Спитак с группой итальянских спасателей, в сопровождении телевизионщиков, секретарь ЦК компартии Армении нашёл знаменитого спортсмена среди развалин. Итальянцы во все глаза глядели на могучего атлета.

– Наш знаменитый олимпийский чемпион, – представил его секретарь – под софиты. – Одним из первых пришел на помощь. Армянский народ навсегда сохранит в сердцах благодарность к тем, кто откликнулся на нашу беду. Товарищ Борейко, откройте митинг. Скажите несколько ободряющих слов первопроходцам из Европы.

– Нет времени на митинги! – громыхнул Борейко. – Включайтесь, ребята! Под завалами люди.

Итальянцы закивали энергично, требовательно заговорили. Митинг пришлось свернуть.

Массово стали высаживаться спасательные группы со всего мира.

Сменили их бригаду спустя десять дней. Борейко согласился уехать, когда надежды обнаружить живых не осталось вовсе.

Когда взлетали, внизу был уже иной город – палаточный. Пятьдесят тысяч палаток.

Прощались в Домодедово. Обнимались. Обменивались адресами. За эти дни сроднились.

Все уж разошлись. Борейко придержал Альку.

– Не теряйся, – попросил он. – Обязательно не теряйся. Нечего тебе в провинции тереться. Ко мне приезжай. Найдём дело по плечу. Помни, мы одной крови, и от нас зависит, какой сделается жизнь на планете.

Сжал за плечи – осторожно, чтоб не повредить, – и зашагал к поджидающей «Волге».

Альке ещё долго вспоминалось пережитое. Вопли женщин, ногтями скребущих завалы, всхлипы детишек, пробивающиеся откуда-то из-под обломков, – куда было невозможно добраться, перерубленные человеческие конечности. Чаще – во сне, иногда – наяву. И всякий раз его будто окатывало холодным потом.

Спустя время по телевизору передавали репортаж с митинга, организованного Демдвижением. На трибуне Алька увидел своего нового друга.

«Сорок тысяч погибших! Сто двадцать тысяч инвалидов, полмиллиона, оставшихся без крова! – громыхал на всю страну Борейко. – Катастрофа в Армении не только земную кору потрясла! Но и всё наше общество. Рухнуло всё, что прогнило!..»

Алька слушал с грустной улыбкой. И – странная вещь человеческая память! Чем дальше, тем больше эти дни в Спитаке, посреди безысходного горя, стали восприниматься как период счастья и душевной наполненности. Он тосковал по дружной их бригаде, по палатке и, конечно, – по Громовержцу. Человеку, точно знающему, что нужно, чтоб сделать людей счастливыми.

Встреча Баулина с Лапиным состоялась в отдельном кабинете гостиницы «Берёзовая роща». Многолетняя комитетовская вотчина потихоньку стала переходить под крыло Лапинской группировки. Но и комитетовской агентуры по-прежнему было в достатке. Свидание ответственного комсомольского работника с криминальным авторитетом было из тех, что не требуют огласки. Потому стол накрыли в отдельном кабинете, с отдельным же входом со двора. Обслуживала Пичуева, по протекции Лапы ставшая главным администратором отеля.

Лапинская охрана, без которой он теперь не ходил, осталась под дверью. За Лапой, чуть сзади, с блокнотом в руке присел холёный низкорослый блондинчик – Лисёнок, правая рука и казначей всего Лапинского хозяйства. По слухам, именно смышлёный зам не раз помогал хозяину вывернуться из матовых ситуаций. Едва не весь город был убежден, что Лисёнок – кличка хитроумного финансиста. То, что он Лисёнок по паспорту, знали немногие. Была, впрочем, у Лисёнка своя слабость – чрезвычайно удручал его низкий рост. В любую погоду не снимал штиблет на толстой подошве. Выпрыгивал из них лишь перед сном – словно с ходулей. На своего рослого шефа поглядывал с завистью.

Выпили по рюмочке коньяку. Помолчали выжидательно. Лапа, чуть раздавшийся, в элегантной, как всегда, «тройке», с прищуром разглядывал недавнего фарцовщика, а ныне управляющего делами областного комсомола. Наконец, щёлкнул часами-луковицей.

– Ну и?.. – произнёс он. Достал чётки, принялся перебирать.

Под оценивающим, испытующим его взглядом Баулину стало знобко – будто сквозняком потянуло. Несколько сбивчиво принялся рассказывать о планах создания молодёжного банка, напирая на выгоды перевода в него счетов кооперативов.

– И в чём же их выгода? Потерять в стрёмном банчке всё, что нажито непосильным трудом? – с издёвкой поинтересовался собеседник.

Робик понял: нахрап не прошёл. Вздохнул, как бы огорчённый непонятливостью собеседника. Приготовился зайти по второму кругу. Но Лапа, останавливая, приподнял палец.

– Не крути вола, – предупредил он. – Для кооперативов твой банчок – ненужная головная боль.

Пригубил коньяку.

Робик безысходно ждал отказа. «Ну чего тянешь? Я б и сам на твоём месте давно послал».

Наслаждаясь нервозностью собеседника, Лапа вновь отхлебнул.

– В чём мой интерес? – прямо спросил он. Сам же ответил:

– Я вхожу в учредители нового банка…

Баулин посерел.

– А может, сразу в министры финансов? – не удержался он от язвительности. Терять уж было нечего. Криминальный авторитет среди учредителей комсомольского банка – кто на такое пойдёт?

Ни мускул не дрогнул на лице у Лапы. Лишь веко дёрнулось оскорблённо.

– А что, Лисёнок, может, двинем тебя в министры, раз уж предлагают? – обратился он к помощнику. – Нужна же своя «шестёрка» во власти.

– «Шестёрка» уже есть, – отреагировал тот, едва заметным кивком подбородка указав на Баулина. – Зачем нам вторая? Тебе самому двоих закапывать дороже.

Робик сбледнел. Эти ребята умели шутить. Беда в том, что сам он не понимал, до какой степени они шутят.

Лапа тонко, уголком губы, усмехнулся.

– Можно и так, – согласился он. – У меня кооператив «Викинг» – чистенький, очень правильный, ни пятнышка. Его и включим в соучредители от кооперативного товарищества… Меня там по документам вовсе нет, – успокоил он Баулина.

Робик поспешно, едва скрывая радость, закивал.

– И второе, – продолжил Лапа. – У меня зарегистрировано СП с финнами. Подвозят барахлишко на продажу. А главное – поставляют сырьё на Клинский химзавод. Рвутся поставлять то же самое на наше «Химволокно».

– Губа не дура. Полстраны рвётся, – хмыкнул Робик. Огорченно покачал головой. – Но, увы, – флагман индустрии. Дверь на замке.

– Кто-то замки вешает, кто-то вскрывает, – Лапа продолжал играть чётками. Перестук костяшек отчего-то пугал.

– Будем мониторить, – ввернул новомодное словцо Робик. – Как только появится лазейка, содействие властей обещаю… Для партнёра всё, что могу, – тонко славировал он.

В тот же вечер Робик доложил о результатах переговоров Девятьярову.

– Стало быть, смычка комсомола с криминалом, – с усмешкой констатировал тот. Надбавил пафоса, будто на трибуне. – Перестройка шагает по стране!

– Зато стартуем! – возразил Робик. – А как выйдем на большую дорогу, всех стрёмных попутчиков потихоньку отодвинем.

Девятьяров всё колебался.

– Поплагуев в этом деле не подведёт? Всё-таки мы его НТТМ как закапёрщика для банка планируем.

Робик скривился.

– Не будет из Поплагуя толка, – объявил он. – Мотает его больно. Другой бы давно забогател, а этот сыплет деньги вкруг себя, как из сита. Какие-то Грушинские фестивали, рок-группы. В кабаках его чуть ли не с цыганами привечают. Да и вообще, по-моему, охладел. А нынче кто остановился – тот отстал. Сегодня ярило. А завтра, глядь, обнищуется. Но чего можно не бояться, – так это огласки. Что-что, а подлянки Поплагуй не кидает.

Заметил сомнение, что не сходило с лица первого секретаря.

– Как, кстати, Сонька? – поспешил он перевести разговор.

Жёсткие черты Девятьярова непроизвольно расслабились. С появлением в его жизни пышногрудой любовницы бывший аскет сменил систему планирования. Неделю разбивал теперь не от понедельника до воскресенья, а от