–Прости меня, пап. Прости за всё.

Безграничное сожаление давит на плечи, и я оседаю на стул, крепче сжимая его руку.

–Что за глупости ты несёшь? Мне не за что тебя прощать. Ты ничего не сделала.

–Вот именно. Я ничего не сделала. Не поговорила с тобой. Не узнала, почему ты так поступил тогда с мамой. И даже не подумала, что у тебя могли быть веские причины совершить это.

–Никакие причины не могут оправдать меня, Рони. Никакие,– с горечью проговаривает отец, стирая со своих губ улыбку.

–Но они были?– смотрю на него с надеждой и искренним желанием узнать правду.– Расскажи мне, почему ты так поступил? Я хочу услышать от тебя. Что тебе не хватало в маме?

–Нет, Рони! Твоя мама всегда была для меня всем!– повысив голос, резко выпаливает он и морщится от боли.

–Прости… Я выбрала не лучшее время для вопросов. Тебе нельзя напрягаться. Мы поговорим потом.

–Нет… я хочу договорить,– он протяжно выдыхает, наполняя беспредельной болью синий взгляд.

Не физической, а душевной, которую я не раз видела в глазах мамы.

–Саманта и ты – вся моя жизнь, Рони. И эту жизнь я потерял вместе с Вайли. Я никогда себя не прощу за это. Никогда не смирюсь с произошедшим. Так же, как не смирюсь и с другой смертью, что случилась в тот день.

Что?! Какая ещё смерть?!

В голове оглушительным звоном стучат эти вопросы, но я ни в какую не могу произнести их вслух. Язык, как и все остальные органы, деревенеет, а кожа покрывается ледяным потом.

–В тот день во время маммопластики, которую я делал сотни раз, я потерял пациентку. У неё случился анафилактический шок. Аллергическая реакция на анестезию, хотя исходя из проведенных ранее анализов ничто не предвещало её. Но увы, от этого нельзя застраховаться на сто процентов. И это случилось с ней. Я делал всё необходимое, чтобы спасти пациентку, однако у меня не получилось. Девочка умерла. Ей было двадцать лет. Почти твоя ровесница. Вся жизнь ждала её впереди, но она оборвалась на моём операционном столе. И даже тот факт, что после расследования и экспертизы было доказано, что я делал всё правильно и моей вины в её смерти нет, нисколько не приглушает во мне чувство вины,– дыхание папы становится более тяжёлым, и он прикрывает глаза, будто погружаясь в трагичные воспоминания.– Даже сейчас я часто вспоминаю её с горечью, а в тот вечер, когда я вернулся домой, я вообще был раздавлен и находился в неадекватном состоянии. И чтобы ощутить хоть каплю облегчения, я ничего лучше не придумал, как напиться. И я сделал это. Взял бутылку из бара и начал пить, толком даже не чувствуя вкуса алкоголя. Пил до тех пор, пока сознание напрочь не отрубилась. Я даже не заметил, в какой момент в гостиной появилась наша горничная. И уж тем более не помню, как она оказалась на мне, как раздел её и как вообще смог в таком опьянении её… – не в силах закончить предложение, он опять морщится.

Однако теперь явно не от боли, а от гадкого привкуса кадров из прошлого, от которых по моим щекам вновь катятся едкие слёзы.

–Я пришёл в себя, лишь когда услышал крик Саманты. Хотя уж лучше бы я сдох и не увидел того, что натворил. Не увидел бы её плачущую. И тебя, с ненавистью смотрящую на меня. В тот день я не только впервые за всю карьеру потерял пациентку, но и любимую жену и двоих дочерей. Я всю жизнь свою просрал и, честно, до сих пор не верю, что Саманта простила меня. А точнее, не понимаю, за что судьба дала мне второй шанс. Я не заслуживаю этого, и ты правильно делала, что столько лет игнорировала меня.

–Нет, нет, папа, не говори так.

–Я говорю, как есть.

–Нет, это не так. И теперь я ещё больше убедилась, что вела себя неправильно. Ты ошибся. Впервые в жизни ошибся и сделал это не просто так, а я даже слушать тебя не хотела. И забыла обо всём хорошем, что ты делал для нас с мамой.

–Ни одно хорошее дело не переплюнет смерть, Рони. Из-за меня мама потеряла Вайлию. И её уже никак не вернуть.

–Но зато я жива, папа. Я жива и невредима только благодаря тебе. Если бы не ты, Морган убил бы меня. И мне никогда не отблагодарить тебя за то, что рисковал собой.

–Тебе не за что меня благодарить. Ты моя дочь, я люблю тебя больше жизни, и потому без сожалений умер бы за тебя. И если потребуется – умру, лишь бы ты могла жить дальше.

–Нет, всё! Хватит! Не говори мне таких ужасов. Ты мне живой нужен. И маме тоже. Она без тебя не сможет. И я не смогу. Я люблю тебя, папа. Очень люблю, и прости меня за то, что была такой ужасной дочерью,– плача, я прижимаю его руку к губам.

–Малыш, ты у меня самая лучшая дочь в мире. О такой можно только мечтать. Это мне нужно до конца жизни у тебя прощение выпрашивать.

–Вот и будешь это делать ещё лет сто, хорошо?– всхлипывая, бормочу я.

–Сто? Не много ли?

–Нет, в самый раз.

–Ну ладно, сто так сто,– ясная улыбка вновь касается его сонного лица.– Попытаюсь прожить, но только если прекратишь плакать так сильно и обнимешь меня.

–Я боюсь сделать тебе больно.

–Плевать. Потерплю. Я четыре года хотел этого, так что никакая боль не помешает тебя обнять.

И я обнимаю, хотя это даже объятиями сложно назвать. Я просто прикладываю голову к его груди, позволяя папе укрыть меня руками и уткнуться носом в затылок.

Вдыхаю родной запах, и так тепло и спокойно становится – не передать. Я будто в детство отправляюсь, когда часами могла сидеть на папиных коленях и слушать его рассказы, шутки и стихи собственного сочинения.

Это именно он пробудил во мне любовь к журналистике и писательству, а затем поддерживал, наставлял и покупал всё, что мне требовалось для полного погружения в любимое дело.

Книги, учебники, посещения литературных кружков и курсов. Он даже старую печатную машинку мне однажды принёс, хотя я не просила. Лишь мельком в разговоре упомянула, что было бы здорово попробовать попечатать на ней.И недели не прошло, как она у меня появилась.

Папа делал для меня всё. И даже больше. А я с такой лёгкостью обо всём этом забыла, позволив гневу и ненависти ослепить меня.

–Это лучшее, что я могла увидеть,– мягкий радостный голос отрывает меня от груди папы, и мы вместе с ним переводим взгляд на маму.

Она стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, и выглядит сонной и уставшей. Но также такой счастливой, что у меня слезы на глаза наворачиваются.

Опять, блин! По ходу, за эти сутки из меня вылилось больше, чем за всю жизнь.

–Я бы могла смотреть на это вечно, но вам обоим нужно отдохнуть,– улыбаясь, мама подходит ко мне и берет наши с папой руки.

–А тебе разве не нужно?– в унисон с папой спрашиваю я.

–Нужно, но сначала мне о вас позаботиться надо.

–Ещё чего? Это мы должны о тебе заботиться.

–Вот именно,– поддерживаю папу.– Особенно учитывая, что из нас двоих это ты свалилась в обморок.