Хильды доставили во дворец и бросили в подвал по приказу Фредегонды, поклявшейся любой ценой вырвать у нее признание. «Я сама это сделаю», – прошептала королева и спустилась в подвал. Несчастную уже привязали к козлам, возле которых стояла жаровня с дымившимися углями. Один из палачей, накаливавший докрасна железный прут, взглянул на королеву:

– Это хлипкая старуха. Она долго не выдержит.

– Я сама с ней поговорю. – Королева надела толстые рукавицы, позволявшие держать раскаленное железо, и, подняв прут, поводила им перед лицом женщины. Та в ужасе отпрянула и заплакала.

– Тебе лучше признаться в колдовстве, и тогда ты избежишь мучений, – предупредила ее Фредегонда. С орудием пыток в руках она была страшна.

Старуха зарыдала:

– Клянусь, я ничего не делала. Кто-то оболгал меня.

Королева оскалила зубы, белой полосой прибоя выделявшиеся на искаженном лице.

– Я знаю, что твоя дочь была в сговоре с моим пасынком Хлодвигом.

Несчастная дернулась, но толстые веревки крепко держали тело.

– Значит, ты не хочешь признаться. – Фредегонда дотронулась прутом до ее обнаженной руки, и раскаленное железо оставило след на морщинистой коже. Старуха истошно закричала.

– Говори, говори! – Не обращая внимания на ее вопли, королева жгла несчастную, с каким-то дьявольским наслаждением вдыхала запах горелой кожи. Вскоре женщина, признавшись в колдовстве, потеряла сознание.

…Хлодвига и Хильду вытащили из постели герцоги Дезидерий и Бобон, похожие друг на друга и напоминавшие стареющих гладиаторов, и связали так быстро, что парочка опомнилась только в подвале виллы Нуази-ле-Гран. Когда принц увидел Фредегонду, худую, с запавшими глазами, в белом одеянии, больше напоминавшую привидение, чем королеву Нейстрии, ему стало по-настоящему страшно. Все честолюбивые мечты, лелеемые им на отцовской вилле в объятиях Хильды после получения кольца, сами собой улетучились, и в голове, как бабочка, билась только одна мысль – остаться в живых. Королева подняла прут, сознавая, что ей доставляет наслаждение приносить боль другим.

– Признаешься ли ты, мерзкий ублюдок, что погубил моих детей при помощи колдовства? – спросила она, снова положив прут на угли, чтобы он раскалился докрасна. Хлодвиг помотал головой: в его серых глазах стоял ужас.

– Что ты такое говоришь? Я не занимаюсь колдовством, в отличие от тебя.

Она приподняла волосы с плеч:

– Да, ты на это неспособен, жалкий раб. Ты попросил мать своей любовницы, проститутки Хельги, и она отравила болезнью фрукты, которые ты принес для нас. Ты собирался убить сразу двух зайцев – покончить с отцом и с братьями, верно?

Он поднял голову, на лице застыло отчаяние.

– Я ничего не делал, клянусь Богом.

– Не клянись, у тебя это плохо получается. – Она снова взяла прут. – Во-первых, верни мое кольцо. Королевскому сыну не пристало брать чужие вещи. Во-вторых, у тебя единственный шанс остаться в живых – рассказать всю правду.

– Я говорю правду. – Он зажмурился и заорал: кончик прута коснулся его щеки, сразу оставив красный рубец.

– Дальше будет больнее, Хлодвиг. – Раскаленное железо запрыгало перед глазами, и юноша сжался. – Лучше признаться, поверь мне.

Молодой человек прерывисто задышал и вдруг затараторил:

– Да, я подговорил Хильду, чтобы она украла твое кольцо. Ты найдешь его в моей комнате на вилле, в шкатулке. Да, мать Хильды поколдовала над фруктами, и твои сыновья умерли.

Фредегонда пронзительно вскрикнула и ткнула его прутом в грудь. Хлодвиг застонал и повис на веревках. Палачи, прибежавшие на зов королевы, облили его водой.

– После этого ты недостоин жить, – презрительно бросила она и положила прут на угли. – Если в тебе осталась хоть капля чести, держи. – Она сбросила с плеч черный плащ, оставшись в одном кроваво-красном платье, подпоясанном золотым поясом. Раскрыв полуслепые от боли глаза, Хлодвиг увидел, что на поясе мачехи висел кинжал. Женщина ловко вынула его из ножен и протянула принцу:

– Я считала Меровея слабаком, но он оказался лучше, чем я думала. Ты тоже можешь защитить свою честь.