Увещевающим голосом старый майор велел зачинщикам выйти вперёд. Его появление успокоило «Версальских мятежников», как их уже окрестили газеты. Трудно было представить, что этот старый хрыч примет суровые дисциплинарные меры.

Резервистов загнали в грузовики, а затем погрузили на поезд, который задержали за городом на открытой местности.

Состоялось несколько колоритных сцен в духе «Броненосец Потёмкин», они пришлись по душе Бистенаву как приверженцу авангардных фильмов: женщины, лежащие на железнодорожных путях, сигналы тревоги, раздающиеся каждые полчаса, крики, потасовки и аресты.

Море весь рейс волновалось, и Бистенав мучился тошнотой. Алжир показался ранним утром — ослепительно белый, с домами, спускающимися амфитеатром, и высотными зданиями.

Резервисты ожидали увидеть последствия войны. Но нашли бурлящий жизнью порт и город, где царил полный покой.

Часовой, чья стальная каска и автомат бесспорно придавали ему воинственный вид, был достаточно любезен для пояснений — днём никогда не бывало каких-то беспорядков, но прошлой ночью в Кло-Саланбье[146] были ранены двенадцать человек и семеро — убиты.

— Им всем перерезали горло, — сказал он и, показывая, провёл рукой по шее.

В качестве «дисциплинарной меры» триста Версальских мятежников были отправлены в Сосновый лагерь к парашютистам 10-го колониального полка, где, как их заверили, «они осознают своё несчастье».

Бистенав быстро убедился в разгильдяйстве и низком моральном духе этой части. Он чувствовал, что ставки в игре повысились — война в Алжире всё равно, что проиграна, если лучшие солдаты французской армии похожи на этих бесхребетных крикливых оборванцев.

Это даже слегка огорчило его, но роль, которую он выбрал для себя, требовала стать самым расхлябанным из всех и делать всё возможное, чтобы ускорить процесс разложения. Однако по натуре он был склонен к аккуратности и опрятности.

Никогда не бросаясь вперёд, избегая вступать в схватку, Бистенав стал настоящим заводилой резервистов.

И теперь, потягивая розовое вино и жуя баранину на вертеле, он пытался представить, как бы взялся за дело, если бы ему, Бистенаву, поручили навести порядок в этой банде босяков. Иногда нужно поставить себя на место противника, чтобы лучше его понять.

При раздаче пищи в обед еда сделалась уже значительно съедобнее, а к вечеру стала ещё лучше. К аджюдану Венсенье присоединились два старших сержанта — они не проявляли к солдатам никакого интереса, казалось, вообще не замечали их и забрали в свои руки все работы по внутреннему распорядку.

Как-то раз на главной улице Стауэли[147] три парашютиста и два резервиста проследовали мимо капитана Эсклавье и лейтенанта Орсини, и отдали им честь.

— Вам не нужно отдавать честь, — сказал Эсклавье своим суховатым голосом. — Я привык отвечать на приветствие солдат, а не олухов. Прочь с дороги.

На следующий день появился старший аджюдан Метайе, прозванный Полифемом. Среди парашютистов он слыл легендой, подобно Распеги или Эсклавье: офицер Ордена Почётного легиона, упоминаемый в приказах по армии семнадцать раз, четырежды раненый, он отказался принять звание офицера. Его доблестные подвиги обсуждали во всех столовках и преувеличивали при этом как его дурной характер, так и любовь к потасовкам.

Метайе был невысок и коренаст, а на одном глазу носил чёрную повязку. Он вызвал резервистов на смотр, и явилось меньше половины из них, тогда он распустил их всех, вызвал снова, и явились три четверти. В рядах послышался отчётливый ропот. Метайе вызвал их на смотр в третий раз.

— Мне некуда спешить, — сказал он.

Когда резервисты собрались, он, не торопясь, осмотрел их, и все могли видеть на его лице глубокое отвращение. Затем, без дальнейших церемоний, все были распущены.

На следующий день появилась ещё одна группа сержантов и три новых офицера, а лагерь вскоре заработал вовсю. Но эта деятельность никак не повлияла на резервистов.

Бистенав ухитрился притормозить Жоффрена, когда тот, тяжело дыша, промчался мимо.

— Что тут, чёрт возьми, происходит? — спросил он.

— Дело пошло. Нам выдают новую форму, прыжковые ботинки, патогасы[148] и оружие. Похоже, что мы отправляемся в горы.

— А что насчёт нас?

— Полифем говорит, что патрон…

— Какой ещё патрон?

— Распеги в Алжире из кожи вон лезет, чтобы избавиться от всех вас, говорит, что Десятый — не карательная часть. Мне пора бежать.

— Тебе что, зад поджаривают?

— Я целый год ждал новую форму.

— Что за холуи эти контрактники! — сказал Бюселье.

Три дня спустя парашютисты были заново экипированы, а их форма была подогнана по фигуре; исчезли усы и бороды; волосы стали длиной не больше двух сантиметров; и все носили странные каскетки, которые делали лица более худыми, придавая им вид молодых волков.

Теперь парашютисты ходили, расправив плечи и выпятив грудь, а сходства с резервистами становилось всё меньше и меньше.

* * *

— Ну, как всё идёт? — спросил Распеги у Эсклавье.

Полковник перебрался в маленькую виллу на берегу моря. Он не покидал её, но с помощью Будена просматривал личные дела каждого солдата в своём новом полку.

Эсклавье сел в плетёное кресло. Вид у него был безутешный.

— Эти восемьсот человек из Десятого — набраны с миру по нитке, скверно обучены, больше года скверно управлялись, последние три месяца предоставлены сами себе, бесхребетные, в плохой форме, реакций — нет; парашютисты они только с точки зрения наглости и бахвальства. Ввязываются в потасовки в кафе и чаще всего получают там больше всех. Вчера вечером четверых из них, решивших покрасоваться перед товарищами, вышвырнули из «Манюэля» хорошим пинком под зад — причём артиллеристы!

— У тебя есть их имена?

— Да. Прива, Сапински, Мюнье, Вертенёв…

— А резервисты?

— Смотрят как носятся наши солдаты — в уголке рта сигарета, руки в карманах, — но как ни крути, встревожены.

— Знаете кто там зачинщики?

— Пока знаем только двух: Бистенав и Бюселье. Бюселье, вероятно, коммуняка. Насчёт Бистенава мы не так уверены. Но, по словам Полифема, именно он ведёт в танце.

— Профессия?

— Кюре, — грустно ответил Буден.

— Что?!

— Да, кюре, то есть семинарист. Обучение он ещё не закончил — имею в виду, ещё не рукоположен. Хорошая семья, отец был полковником-интендантом — да, он сын того самого «Безштанов», которого де Латтр выкинул из Индокитая, едва сойдя на землю с трапа.

— Представление к завтрашнему дню готово?

— Мы установили три громкоговорителя. Первый сход состоится на пляже в восемь часов. Буафёрасу удалось раздобыть нужные пластинки.

* * *

В шесть часов утра Бистенава разбудила «Песня партизан», гремящая из громкоговорителей:

Мой Друг, слышишь ты как летят чёрные стаи над нами?

Мой Друг, слышишь ты стоны нашей страны что страдает?..