Однажды вечером Филипп Эсклавье повёл Распеги в бар «Брент». Было время аперитива. Посетители разговаривали приглушёнными голосами — мягкий жужжащий звук, прерываемый более громкими: стуком игральных костей по столешнице, звоном задетого стакана, пронзительным восклицанием женщины. Всё вокруг наполняли ароматы хорошего табака, старого бренди и дорогих духов.

Эдуар сразу узнал Распеги. Во время сражения при Дьен-Бьен-Фу фотография полковника появилась на обложках самых известных еженедельных журналов. Он подошёл к нему:

— Господин полковник, если вы позволите, я был бы счастлив предложить вам и капитану Эсклавье виски или бокал шампанского, поскольку это ваш первый визит в бар «Брент».

— Мне виски, — сказал Эсклавье.

Распеги почувствовал, как внутри зашевелилось растревоженное животное. Его узнали даже в этом парижском баре. Он обернулся и внимательно оглядел слегка потускневшие зеркала, красные плюшевые сидения и тёмные панели. Его большой крючковатый нос, казалось, втягивал и смаковал разные запахи, цепляясь за одни и отвергая другие.

— Здесь хорошо, — сказал он Эдуару. — Я бы хотел выпить абсента.

— Прошу прощения?

— Абсент — испанский перно.

— Это запрещено, господин полковник.

— Он есть во всех бистро на баскском побережье. Человек просто просит «сахарку».

Эдуар слегка вздрогнул. Бар «Брент» не был бистро и не торговал контрабандой. Но Распеги приглянулся ему. Во время оккупации он укрывал людей с похожими лицами, которые произносили странные, иногда нелепые пароли, приезжали из Лондона и раздавали свои последние английские сигареты, прося добровольцев помочь им взорвать Атлантический вал[133].

— Я согласен и на виски, — сказал полковник.

Тут бармен встретился глазами с Распеги, чей взгляд пронзил его прямо между глаз, как гарпун.

— Вам нравится проводить жизнь за этой барной стойкой, разливая напитки и не рискуя ничем, даже штрафом за хранение небольшой контрабанды? Разве вам иногда не хочется закрыть лавку и отправиться на какую-нибудь войну, взобраться на гору или исследовать заводь Амазонки?

— Во время войны я был в Сопротивлении, — сказал Эдуар, — и придерживался своих привычек. Я могу найти достаточно приключений здесь. Люди частенько готовы поболтать с барменом, и можно почерпнуть довольно много информации.

— И куда же это вас заводит?

— Интересно знать, например, что режим всем надоел, все его презирают, но приспосабливаются к нему.

— А что насчёт Алжира?

— Не очень популярная война, но долго она не продлится.

— Вы ошибаетесь, это будет чрезвычайно долго и трудно. Я принесу вам вымпел — он чёрный, как пиратский флаг, а на нём серебром — кинжал и парашют. Сверху девиз: я рискую…[134] Вы можете повесить его на стену, и все мои парни, все их приятели и подружки, придут сюда выпить.

Полковник протянул руку, и у Эдуара возникло ощущение, что он тоже вступает под чёрный вымпел Распеги.

— Кстати, — сказал полковник, — пятнадцатого января мне нужна комната на вечер, где я и несколько моих офицеров могли бы побыть в тишине и покое.

— У нас внизу как раз есть то, что вам нужно. Очень скромно, с выходом во внутренний дворик.

«Заговор» — сразу же подумал Эдуар. Вокруг ходило мнение, что офицеры, вернувшиеся из Индокитая, что-то вынашивают. Его переполняла радость при мысли, что свержение Четвёртой Республики будет организованно в баре «Брент», пока он, Эдуар, с широкой улыбкой на лице будет сервировать американо для директора канцелярии министра внутренних дел.

В дни с 8 по 15 января полковник Распеги был чрезвычайно занят. Он нанёс несколько визитов в Инспекцию колониальных войск, но никогда не брал с собой Эсклавье. Его даже принял министр, но на этот раз никакого ликования он не испытывал. Иногда Эсклавье, ожидая Распеги за рулем «Реженса», видел, как тот выходил в ярости: «Эти ублюдки снова пытались меня одурачить…»

В конце концов наступило 15 января. Распеги попросил всех приглашённых офицеров прийти в форме и без жён. В семь часов вечера бар «Брент» был точно букет сияющих маков. Эдуар наклонился к директору канцелярии.

— Славная они компания, эти ребята.

— Что они здесь делают?

— Думаю, празднуют чей-то день рождения.

— Им было бы гораздо лучше в Алжире. Пожалуйста, Эдуар, американо.

Встреча проходила в комнате внизу, вокруг длинного стола, составленного из нескольких стоящих впритык столов поменьше. На одном конце сидел майор Бёден, которого обычно называли Буден[135] — перед ним лежал большой хозяйственный гроссбух. Напротив сидел Распеги, который ломал свои сигареты, чтобы набить трубку, как он всегда делал в бою. Также присутствовали де Глатиньи, Эсклавье, Буафёрас, Марендель, Орсини, Леруа, Пиньер и Мерль — все, за исключением Будена, бывшие пленные Лагеря № 1. Распеги хлопнул ладонью по столу:

— Прежде всего, Буден, ты поставишь всем нам выпить.

— Но…

— Ты слишком скуп. Единственная причина по которой ты сюда опоздал — хотел сэкономить на такси.

Буден покачнулся на сиденье и заныл:

— Послушай, господин полковник, ты преувеличиваешь!

— Пока я буду опрашивать их по очереди, ты будешь записывать военное положение всех, кто здесь находится. Начнём с тебя, так как по рангу ты выше всех. Давай, начинай писать: Бёден Ирене, выслуга лет, награды, дата повышения, ранения — не забудь тот приступ желтухи, который помешал тебе быть с нами в Дьен-Бьен-Фу — нынешняя ситуация…

— Ты прекрасно знаешь, что прежде, чем присоединиться, я ждал, пока тебе дадут командование.

Буден задыхался от негодования. Несколько месяцев он ждал ответа на все свои письма. Распеги даже не поздравил его с повышением до майора, а ведь они вместе служили унтер-офицерами в Англии. Зато будь это Эсклавье!.. И здесь он заставил его записать, что майор Бёден, не прошедший через Дьен-Бьен-Фу из-за приступа печени, — что вряд ли было его виной, — последние три месяца «ждал назначения» из преданности Распеги.

В своей круглой голове овернца, такой же аккуратной и опрятной, как кабинет инженера-консультанта, Буден ещё раз пробежался по бесконечному списку обид на Распеги. Но полковник уже продолжал:

— Капитан де Глатиньи, каково ваше военное положение?

— Я представлен к повышению. В феврале меня назначат командиром эскадрона. Я подал заявление на назначение военным атташе по другую сторону Железного занавеса.

Он чувствовал, что должен найти какое-то оправдание:

— Алжирское восстание, которое скоро будет подавлено…

— Нет, это не так, — сказал Распеги. — Помните, что говорили вьеты в лагере? Война будет продолжаться до полной победы коммунизма во всём мире. Сейчас не тот момент, чтобы офицеры, достойные этого звания — а в Дьен-Бьен-Фу я видел, что вы один из них, — тратили время в салонах посольства.

«Этот пастух, когда ему захочется, может говорить как маршал Франции», — размышлял де Глатиньи. Подать заявление его заставила Клод, но он уже пожалел об этом.