Я подумала, кивнула.

– Ну, давай, говори.

– Я жду ребенка.

Он коротко засмеялся.

– Ты уверена в том, что говоришь?

Я молча показала ему свой живот, задрав свитер. Он недоверчиво рассмотрел его, хотел потрогать, но я одернула свитер и немножко отодвинулась. К его запаху привыкнуть невозможно. Наверное, он очень давно не мылся.

– Ясно… Давай так. Денег я тебе не дам, да у меня и нет. Бывают временами деньги, конечно… Но сегодня – вот, всё, что есть. – Он достал из кармана смятую сотню. – Этого ни на что не хватит. Но я договорюсь. Есть женщина, она помогает людям. Если захочет. Не всем, выборочно. Ей можно написать, у нее есть специальная почта для этого. И есть вероятность, что она ответит. Иногда сама отвечает, иногда помощники. Но она любит общаться с простыми людьми. Пойдет?

– Да.

Он достал из кармана телефон и стал писать. «Глубокоуважаемая Елена Георгиевна…»

– Она любит, чтобы с ней очень вежливо разговаривали, прям так, знаешь, как с госпожой… Так… «Очень прошу Вас помочь одной юной особе, попавшей в трудную жизненную ситуацию. Ей нужно всего лишь доехать до Москвы, где живет ее…» – Он взглянул на меня. – Семья?

Я кивнула.

– «…семья. Надежда на Вашу бесконечную доброту…» Нет, не так… «Смеем надеяться на Вашу бесконечную доброту».

– А кто она? – все-таки не выдержала я.

– Она? Да никто. Просто человек. Денег много, муж на работе, дети учатся в Европе. Она любит помогать. Устраивает обеды для стариков и нищих, в школу привозит подарки, может что-то оригинальное устроить – заказывает клоунов и дрессировщиков на праздники в парк, раздает конфеты, цветы. Всегда неожиданно появляется. Красивая такая, в длинных платьях, шляпах, как будто из другого века. Люди к ней бегут, некоторые плачут, падают в ноги, просят денег на операции… Иногда кому-то помогает. Но никто не знает, кому она поможет, а кому нет. Она не говорит. В прошлом году вообще почти никому не помогала. Но зато поставила два памятника святым и повесила плакаты в городе со своими цитатами. «Добро – это главная ценность жизни». И еще что-то, я забыл. Ты давно ела? – без перерыва спросил он.

Я пожала плечами. Какая разница – давно или нет? Я всё равно очень хочу есть.

– Давай купим хлеб. Вон булочная, там вкусный хлеб, и у меня скидка. Что ты смеешься? Да, скидка. Причем не по бедности. Я им окна раз в месяц мою. Или не мою. Бывает, нет настроения. Жалко тебя, понимаешь?

Я отвернулась. Почему-то мне стало очень неприятно. Жалко… Мне тоже его жалко. Но я не могу ничем ему помочь. Мама бы сказала, что ему поможет Бог. А если не поможет?

– Смотри-ка, ответила… Просит твое фото, если есть. У меня, правда, телефон плохо фотографирует. У тебя, конечно, телефона нет?

Я помотала головой. Врать – это не красть. Это я уже поняла. Врать я могу. Всё равно телефон разряжен.

– Так… Ну-ка повернись… Вот… получилось, смотри… Такая бедная малютка… Посмотрим, что скажет наша Елена Премудрая… Ее все так в городе зовут. У нее фамилия некрасивая, муж – Тарась. А ее саму некоторые зовут Тараськой. Но те, кому она помогла, зовут Премудрой. Она обычно так подписывается. О, сразу ответила! Да, поможет. Сейчас… пишет… ага… чтобы ты подошла… Ну, пойдем вместе.

Я, с некоторой опаской и по возможности держась на некотором расстоянии, пошла за мужчиной, который даже не сказал мне своего имени. Он опирался на палку и вполне естественно хромал, если бы я не видела, как он бежит за мной, я бы подумала, что по-другому он ходить не может. К запаху я не привыкла, но, главное, боялась, что всё это вранье, и сейчас он толкнет меня в какую-нибудь подворотню. Он не был с виду похож на бандита. Но я плохо разбираюсь в людях. Добрый Игорь тоже был похож на моего папу, а не на бандита.

Мы прошли площадь с памятником, где вчера стоял экскурсионный автобус из Москвы, и свернули в переулок. Маленький, кривой, сужающийся впереди. Дальше в переулке появилась черная машина с затененными стеклами. Я остановилась. Нет, наверное, я не зря его боюсь. Я попятилась.

– Ты что? Ну вот… Не дури! – Он попытался схватить меня за рукав, но я стряхнула его руку, вырвалась и побежала прочь. Он что-то кричал вслед, но я знала – надо бежать изо всех сил, не оборачиваясь.

Я бежала долго-долго, пока ноги мои не стали подгибаться. Мне показалось, что малыш у меня в животе как-то странно толкнулся, изо всех своих крошечных сил, и замер. Я остановилась, попыталась отдышаться. Погладила живот. Мне бы сейчас попить чего-нибудь, воды из колонки, даже с тиной…

Мне нужна вода и хотя бы два или лучше три батона хлеба. И тогда я могу дойти до дома пешком. Дойти можно, я уже посчитала. Приблизительно, конечно, но посчитала, сколько километров может быть отсюда до Москвы. Если идти в час по пять километров, в день можно пройти тридцать или сорок. Где-то за две-три недели я дойду до Москвы. Как раньше ходили люди к царю… Нам Нина Ивановна рассказывала. Им говорили: «Пошли вон!..» – и они шли обратно, еще три недели, в лаптях… У меня хотя бы ботинки кожаные. Три батона мне, конечно, на весь путь не хватит… Но у меня пока ни одного нет.

Я обернулась и поняла, что стою у… отделения полиции. Меня сюда привели ноги? Или страх? А что, если пойти туда и сказать, что я хочу вернуться домой… Что они сделают? Посадят меня в «обезьянник»? Наверняка. Ведь никто не поверит ни одному моему слову. У меня нет паспорта, вещей, я не знаю ни маминого, ни папиного телефона. И главное, я не хочу, чтобы им звонили из полиции.

Дальше по улице была колонка, но в ней не было воды. Я побрела дальше, мечтая только об одном – о чистой холодной воде. Просто о воде. Колонка вскоре нашлась, но у нее не было ручки. Как-то у меня слишком быстро сегодня закончились силы. Наверное, потому что я потратила их на бег. Что мне делать? Я села, прислонилась к колонке. Неожиданно полилась вода, я головой оперлась о сломанный рычаг. Я вскочила, но вода уже залилась мне за шиворот. Зато теперь я знала, как напиться. Вода здесь была нормальная, не болотная. Одежда высохнет, день сегодня был теплый,