Шрифт:
Закладка:
– У меня тоже есть кошка… – сказала я этому чужому или бездомному коту. – Только она очень далеко…
Слезы вдруг полились сами собой. Я совершенно не хотела ни о чем плакать. Я не понимала, что происходит, как я оказалась в этом поселке, куда мне бежать, как, на чем, зачем… Зачем вообще всё… Я никому на свете не нужна, у меня больше никого нет. Лелуш меня предал, родители меня никогда не поймут и не примут… Что мне делать? У меня нет дома, нет денег, нет даже паспорта, нет вещей… Куда мне деваться? И главное, внутри меня есть младенец, я должна каждую минуту об этом думать, иначе я его убью…
Я плакала и плакала, легче мне не становилось, только хуже. Я лежала на земле, лицом вниз, и сквозь слезы видела, как из земли прорастают плотные зеленые травинки. Наконец слезы закончились. Нос заложило, дышать было нечем. Я села, прислонилась к дому. Сзади меня дом, в котором живут люди, десять, двадцать человек, не знаю. У каждого – вот так, как у меня, – слезы, любовь, боль, дети, родители, прошлое, будущее, у каждого внутри огромный мир, свой. И он живет в этом своем мире. И нам лишь кажется, что мы все вместе. Каждый – сам по себе, со своим горем и своей радостью. То, что мне кажется огромным, другой не видит и не чувствует. А над этим всем Бог? Или на самом деле никого и ничего нет? Мне становится очень страшно, когда я об этом начинаю думать.
Я сняла влажные ботинки и носки. К вечеру стало холоднее, но не так холодно, как было вчера. Если бы чем-то сейчас закрыться, то можно совершенно спокойно спать на земле, особенно около дома, здесь земля немного теплее. Раньше люди вообще часто спали прямо на земле. Я почему-то вспомнила, как однажды летом мы ходили с мамой и Вовой в «поход» по лесу у нашей дачи, я была в первом или втором классе. Ушли так далеко, что заблудились. Сначала мы не могли в это поверить – как можно заблудиться в наших лесах? Везде деревни, дачи. Но мы искали дорогу до самого вечера и только всё глубже и глубже заходили в лес. День был пасмурный, стемнело рано. Телефона у нас не было, мама не стала его брать, чтобы отдохнуть от него. И мы остались ночевать в лесу, мама накрыла нас с Вовой своей шерстяной кофтой, а сама всю ночь просидела в легкой футболке. Утром мы все-таки вышли на дорогу и поняли, что оказались очень далеко от дома, обратно доехали на попутке. Почему я сейчас об этом вспомнила? Как мама умывала нас росой с листьев лесных растений, похожих на папоротники, а Вове за шиворот залез жук-пожарник, и Вова кричал от страху так, что где-то высоко над соснами, под которыми мы спали, взлетела стая птиц…
Сколько мне ехать отсюда до дома? Если я попрошу какого-нибудь водителя автобуса отвезти меня в далекую теплую страну, он подумает, что я бродяжка или сумасшедшая. Я ведь даже не знаю, как называется эта страна. Откажется или сдаст меня в полицию. А если я скажу, что я хочу вернуться домой, может быть, он согласится? Тем более что в сторону Москвы наверняка едет какой-то автобус. Все всегда едут в Москву.
Я встала, отряхнула землю с одежды, руками пригладила волосы. Мне не нужно, чтобы меня забрали в полицию. Мне нужно вернуться домой. Я вдруг поняла это. Как будто кто-то подошел сзади ко мне и тихо сказал: «Езжай домой, прямо сейчас. Пока не поздно».
Я вернулась в центр города, он оказался совсем недалеко. Как найти автобусную станцию или остановку, с которой могут ходить автобусы дальнего следования? Телефон давно сел, выключился, ничего узнать я не могла. Надо у кого-то спросить… На улицах было уже мало народу. Я не смогу бегать по городу и искать автобусную станцию. Я очень устала. Зря я ушла из того закутка у дома. Я теперь его даже не найду. Я села на лавочку у памятника. Побыстрей бы стемнело, тогда можно и спать здесь лечь, и никто ко мне не подойдет.
Посреди площади, где я сидела, подъехал и остановился большой экскурсионный автобус, из него высыпали дети, подростки приблизительно моего возраста или чуть младше. Кто-то стоял у автобуса, кто-то стал фотографироваться у памятника, стоявшего в центре площади, несколько человек побежали в магазин. Такие все веселые, счастливые, беззаботные, глупые… Хохочут, толкаются, фотографируют друг друга…
У автобуса – московский номер. Нас учил Константин Игоревич определять московские номера. Сколько скучных и совершенно ненужных школьных знаний пригодилось мне в эти дни… Интересно, автобус едет на дальнюю экскурсию или уже возвращается? Я незаметно подошла поближе и прислушалась. Девочка говорила: «Мам, я устала, еще целая ночь в автобусе…» И просила пожарить ей оладьи к приезду, со сметаной и клубничным вареньем.
Когда стайка подростков стала набиваться обратно в автобус, я подошла сбоку и тоже попробовала войти. Кто-то обернулся на меня с удивлением, а высокая светловолосая девочка с тонкими губами и красивыми сережками в форме черных капель спросила меня: «Ты кто?» Я знаю, что лучше ничего не отвечать. Я попыталась молча зайти в автобус, но ко мне подошла женщина, скорей всего, их классная руководительница, и спросила: «Что ты хочешь?»
Я смотрела на нее и думала – сказать или нет, что я хочу вернуться домой? Просто вернуться домой, больше ничего.
Я сказала, но она не поверила. Решила, что я хочу поехать в Москву, как очень многие. И что я бомж, бомжую здесь и хочу бомжевать в Москве. И вывела меня из автобуса. И отряхнула руки, после того как держала меня за плечо. Я обошла автобус, хотела попросить водителя меня взять, но у него было плотно закрыто окно, и он даже не посмотрел на меня. А постучать в стекло было невозможно – окно оказалось слишком высоко. Я видела, как смотрят на меня дети и смеются. Наверное, я
