посидела, пытаясь собраться с мыслями. Нет, я не понимаю, что происходит, но я понимаю, что у меня забрали мой рюкзак с паспортом и деньгами. И что я сижу в какой-то комнате в непонятном доме, в который я зачем-то приехала. Я могу позвонить кому-то, у меня есть телефон… Кому? В полицию? И что сказать? Что я не знаю, где я? У меня в этом телефоне даже нет никаких номеров, я не стала их вбивать или синхронизировать оба телефона, точнее, мне это было не нужно. Мама когда-то заставила меня выучить ее номер наизусть, когда я была маленькой. Я его помню до сих пор. Но она давно поменяла тот номер. Ничьих номеров я не знаю, потому что их знает мой обычный, старый, телефон. А он сейчас у того человека, у Игоря, который мне показался похожим на папу, когда папа немного выпьет и выходит петь на балкон, и в нем появляется что-то такое свободное, другое.

Что мне делать? Мне здесь совсем не нравится. Но я не могу остаться без денег и паспорта. Я подошла к двери. Она оказалась закрытой. Я не слышала, как ее запирали…

Я никак не могла унять внутреннюю дрожь. Что-то происходит, я не понимаю, я не знаю, как быть… Зачем у меня забрали рюкзак? Наверное, случайно… А зачем тогда меня заперли? Тоже, может быть, случайно? Или просто это такая вредная женщина… Игорь обещал бесплатный билет и еще деньги… Мне очень нужны деньги… Я знаю, что есть такие благотворительные организации, они на самом деле помогают людям…

Я услышала, что отпирается дверь, и поспешила отойти от нее. В комнату быстро вошла та же женщина.

– Срок? Какой у тебя срок?

Я молчала.

– Ты давай не это… – Она говорила на странном языке, всё время добавляя матерные слова и еще какие-то непонятные, вроде русские, а вроде и нет. – Давно залетела? Сколько месяцев? Знаешь?

– Около шести.

– Родители есть?

Я кивнула.

– Сидят?

Почему люди думают, что мои родители сидят?

Я помотала головой.

– Говори словами! – Женщина слегка пнула меня ногой.

Я сжалась внутри. Кажется, произошло что-то очень плохое. Я не понимаю что, но плохое.

– Где Игорь?

– Какой Игорь? – Она усмехнулась, слегка обернувшись у двери, и ушла, захлопнув дверь. Через некоторое время я тихо подошла к двери и подергала ручку. Заперто.

Что мне делать? На окнах не было решеток, но и не было ручек. Как они открываются? Есть такие окна, которые вообще не открываются, нам в школе в некоторых кабинетах после ремонта поставили такие окна, их открыть нельзя.

Мужчина в тренировочном костюме пошел гулять с собаками, держа их на двух длинных поводках. Ворота остались приоткрытыми, как будто говоря мне: «Давай, другого шанса не будет». Калитки и двери в заборе не было видно, только эти автоматические ворота. Перелезть через такой забор практически невозможно без лестницы. Деревьев во дворе нет совсем. Может быть, есть за домом, но я не видела, когда мы въезжали.

Я еще раз осмотрела окно. Нет, ручек нет и даже никаких отверстий, в которые можно было бы вставить ручку. Один из уроков «выживания», которые с нами проводил Константин Игоревич, был посвящен побегу из заточения. Мы специально приносили из дома простыни, учились завязывать узлы, которые выдержали бы наш вес. Это было очень смешно. Мы висели в физкультурном зале на брусьях, и некоторые узлы развязывались, и мы с хохотом падали на маты. Но здесь нет простынь и этаж низкий, можно было бы вылезть в окно. Только его невозможно открыть.

Я четко вдруг поняла – если я не убегу, со мной случится что-то очень плохое. Может быть, мне дадут билет и деньги. Но скорей всего, будет что-то другое. Страшное. Иначе бы меня не запирали. Мысли мои скакали и никак не укладывались во что-то стройное, но скакали вот в таком направлении.

Я огляделась. У меня есть только один шанс, другого не будет. Если не получится – всё. Конец и мне, и моему младенцу, зависящему от меня.

Я перекрестилась. Мама обычно говорит мне: «С Богом!» перед каким-то ответственным событием – раньше перед спектаклем, теперь перед врачом или контрольной. Папа тут же добавляет: «Ни пуха!» Мама – обязательно! – говорит второй раз: «С Богом!», после папы. И иногда еще целует меня и добавляет шепотом: «Всё получится!» А Вова поднимает вверх сжатый кулак и беззвучно кричит: «Да-а-а-ва-а-ай!» Тетя Ира быстро-быстро сплевывает через оба плеча, ей не разрешают этого, но она стоит где-нибудь вдалеке и сплевывает. Всё это пронеслось у меня в голове одной молниеносной картинкой.

Я взяла стул, на котором сидела, размахнулась и изо всех сил ударила по стеклу. Раздался страшный грохот, стекло разбилось, но недостаточно, тогда я стукнула еще и еще раз, и без раздумий полезла в образовавшийся проем. Я почувствовала, что ободрала руку, но это совсем не страшно. Я спрыгнула из окна, мне показалось, что земля далеко, приземляться было больно. Но я вскочила и побежала к проему в воротах. Уже выбежав, я услышала во дворе какие-то громкие голоса. Бежать, спрятаться – куда? Главное, не наткнуться за воротами на того человека с собаками. Он, наверное, меня запомнил… Что делать, в какую сторону бежать? Я же не знаю, куда увели собак…

Раздумывать было некогда, и я побежала прямо, не разбирая дороги. Хорошо, что у меня такая невзрачная куртка, неяркая, ее плохо видно в лесу. Сейчас нет еще листьев, и лес просматривается далеко. Впереди был овраг, я кубарем скатилась вниз, перешла через ручей, тут же насквозь промочила ноги, побежала дальше, на склон, боясь, что там меня будет очень хорошо видно. Но за мной почему-то не было погони, или они побежали по дороге, думая, что я не пойду в лес. Увидев большое дерево, я спряталась за ним, чтобы отдышаться. Я прислушалась – вдалеке слышался какой-то шум, голоса, звук машины, лаяли собаки, но звуки не приближались, хруста веток слышно не было, никто в мою сторону не бежал.

Я достала телефон и открыла карты. Интернет неожиданно был здесь получше, мое местоположение сразу определилось. Если верить картам, то никакого населенного пункта рядом не было. Вот дорога, по которой мы приехали, даже дом отдыха «Роднички» отмечен. Если идти лесом, долго, то можно выйти к городку, из которого я убежала. Или к каким-то двум деревням, чуть дальше и в другую сторону. Подумав немного, я решила идти к деревне Васильевское, потому что мой папа –