его, но, поскольку в жилах его текла прежняя, отцовская кровь, Пелопс вырос человеком безжалостным и порочным. Одним из своих злодейских поступков он запятнал весь род на много поколений вперед: убитый Пелопсом возничий Миртил, умирая, проклял и его самого, и всех его потомков.

Проклятие подействовало быстро. У Пелопса был внебрачный сын по имени Хрисипп, прижитый по молодости. Женившись на Гипподамии, он велел ей растить Хрисиппа вместе с их общими детьми, но Гипподамия, как бывает свойственно мачехам, ненавидела его за само существование на свете. И она подговорила своих старших сыновей, Атрея и Фиеста, убить единокровного брата. Атрей с Фиестом заманили Хрисиппа в дальнюю часть двора, где находился заброшенный колодец. Его деревянная крышка давно сгнила, так что братья мигом его раскупорили, а потом стали подначивать Хрисиппа заглянуть внутрь. Едва он перегнулся через край, братья схватили его за ноги, разом дернули вверх и отпустили. Когда снизу донесся плеск, у них побежали мурашки по спине. Они умчались прочь со всех ног, не слушая крики Хрисиппа о помощи, впервые познав вкус убийства. Этот вкус им понравился.

Узнав о том, что натворили Атрей и Фиест, Пелопс изгнал их из своего царства, добавив к уже павшим на него и весь род проклятиям еще одно. Братья нашли приют в Микенах – городе, который основал Персей. Их сестра Никиппа вышла в свое время замуж за сына Персея Сфенела, и тот унаследовал трон, но к тому времени, как в Микены прибыли изгнанники, Сфенел уже умер, оставив преемником своего сына Эврисфея. Годы спустя, когда Эврисфей и его наследники погибли от рук сыновей Геракла, взоры микенцев обратились к Атрею и Фиесту. Вот только кого из братьев возвести на престол?

Гермесу момент показался как нельзя более подходящим, чтобы лишний раз поворошить угли в проклятии, наложенном его сыном Миртилом. Он отправил в Микены сияющего золотом барана – чудо из чудес. Атрей тут же его присвоил, а потом, опасаясь, что им завладеет кто-то другой, зарезал. Сверкающее тело барана он уложил в сундук и припрятал поглубже в подземельях под домом.

Фиест, всегда подозревавший брата в намерениях когда-нибудь что-нибудь у него обманом отобрать, заранее подготовил почву для мести, соблазнив жену Атрея Аэропу. Однажды ночью, лежа в объятиях Фиеста, Аэропа рассказала ему о теле барана, которое ее муж скрывает в подземельях. Нежными поцелуями и жаркими ласками Фиест убедил Аэропу отдать ему барана. Чуть погодя, когда микенские старейшины стали совещаться, кого посадить на трон, Фиест сказал:

– Брат мой, не кажется ли тебе, что из нас двоих городом лучше будет править тот, кто сумеет найти и поймать чудесного золотого барана?

– Разумеется! – хохотнул Атрей, уверенный в своей победе.

Братья разбежались по домам. Атрей открыл свой сундук – но там было пусто. Фиест вернулся на собрание старейшин с телом барана в руках и стал царем.

Еще некоторое время спустя Атрей пригласил Фиеста на ужин: пора забыть старые обиды и наладить отношения, сказал он. Угощение было приготовлено на славу – собственно, Атрей сам его и готовил. Заманив своих маленьких племянников инжиром и медом в подземелья, где он недавно прятал барана, Атрей заколол их, не обращая внимания на отчаянные крики: «Дядя!» – эхо которых металось среди каменных стен. Мастерски разделав тела – дед мог бы им гордиться, – Атрей сварил и запек все, кроме голов и ладоней. Не притронувшись к угощению сам, он смотрел, как наслаждается трапезой Фиест.

– Потрясающе вкусно! И такие интересные, немного пряные нотки – это ягнятина? Вол? Явно ведь не козлятина, – допытывался Фиест.

Атрей поднял палец – мол, подожди, сейчас ты все узнаешь, – а потом вышел из комнаты и вернулся с накрытым крышкой блюдом. Едва он снял крышку, являя на свет остатки несчастных жертв, Фиест вскочил, перевернув стол, так что остатки варева разлились по полу. Выкрикивая новое проклятие брату и всем его потомкам, он опрометью кинулся прочь, на ходу изрыгая съеденные куски своих детей. Так он и бежал, не видя белого света, из дворца и из царства. Гелиос, в ужасе посмотрев с небес на этот кошмар, натянул поводья, осадил коней, а потом развернул колесницу и отправился по привычному пути в обратную сторону. Единственный раз с начала времен солнце в этот день зашло на востоке.

Фиест затаился в Сикионе со своей дочерью Пелопией, которую он успел забрать в паническом бегстве, вспомнив когда-то полученное от оракула пророчество: если он приживет ребенка со своей дочерью, этот ребенок за него отомстит. В первую ночь побега он изнасиловал Пелопию под одобрительное нашептывание призраков ее братьев. Сына, которого она родила, он назвал Эгисфом.

Атрей, не обращая внимание на проклятие брата, воцарился в Микенах, которые теперь принадлежали ему безраздельно, и вырастил собственных сыновей – Менелая и Агамемнона. Но много лет спустя, когда Атрей приносил жертвы богам на берегу, из камышей выскочил Эгисф и убил его. Теперь бежать пришлось Агамемнону и Менелаю, потому что власть захватил Фиест. Укрывшись в Спарте у царя Тиндарея, они посватались к его дочерям. Елена, за руку которой состязались все достойные женихи Греции, выбрала в мужья Менелая и получила благословение отца на свадьбу. Агамемнон женился на ее сестре Клитемнестре.

Встав во главе армии Тиндарея, Агамемнон выгнал Фиеста и Эгисфа из Микен и занял трон. А когда Тиндарей умер, не оставив наследников-сыновей, Менелаю досталась Спарта. Так, взвалив на себя весь груз проклятий за три поколения, братья начали свое царствование.

{123}

Возвращение Агамемнона

Путь из Трои домой оказался для Агамемнона не из легких. Когда греческие корабли проходили мимо Гирейских скал, поднялась буря. На глазах Агамемнона корабль, на котором плыл Аякс Оилид, разбился об утесы, и Эгейское море запестрело телами тонущих. Посейдон подкинул Аяксу обломок обшивки, волны подхватили его и вынесли на сушу, но локридцу хватило безрассудства похвастаться, что он спасся от смерти исключительно собственными усилиями. За это Посейдон расколол трезубцем скалу, на которой стоял Аякс, и поверг его в пучину. Агамемнон погиб бы тоже, если бы его не спасла Гера, все еще празднующая падение Трои. Но все беды остались позади – царь, ступив наконец на родной берег, поднимался на холм к микенской крепости. Он въехал на колеснице в Львиные ворота, прокатил мимо массивных стен и остановился перед дворцом.

Впервые за долгие годы его охватил страх. Клитемнестра и сейчас, спустя десять лет, стояла перед его мысленным взглядом как живая – такая же, как тогда, когда он видел ее в последний раз, в повозке, увозившей ее с сидящим на коленях Орестом из Авлиды. Черные волосы, растрепанные крепчающим ветром, хлестали ее по щекам, темные глаза буравили сердце Агамемнона. Он ведь не думал, что она окажется в Авлиде, когда дочь будут приносить в жертву, и предполагал написать ей уже из Трои и что-нибудь наврать о смерти Ифигении. Допустим, несчастный случай. Или болезнь. Если повезет и если как следует пригрозить воинам, Клитемнестра так и не узнает, что случилось на самом деле, и ей не будет мерещиться холодное лезвие ножа, рассекающее беззащитное детское горло.

И вот теперь он увидел ее перед дворцом – она внушала трепет даже издалека. Массивное золото, обвивавшее ее руки и шею, сияло так, что глазам Агамемнона стало больно, когда он выбрался из тени крепостных стен. Клитемнестра ждала его, наряженная, будто на праздник. Что ж, подумал он, может быть, за десять лет гнев ее поугас и она успела поразмыслить о том, что тогда стояло на кону и что было куплено ценой жизни их дочери. Не за этим ли боги шлют человеку страдания – чтобы он извлекал из них уроки?

Когда он подъехал ближе, из-за спины Клитемнестры вышли слуги и расстелили на земле алую дорожку – дорогое полотно, окрашенное слизью морских моллюсков. Даже для богатых Микен это была варварская, кричащая роскошь. Такие вещи Агамемнон выволакивал из сокровищницы троянского дворца и жег – просто чтобы почувствовать, каково