понадобится, чтобы отстроить ее заново и привести в порядок. Конечно, мне сразу вспомнилась буря, которую пережила Мэгги, – впрочем, в последнее время почти все мои мысли были поглощены ею.

В день рождения, когда мне исполнилось восемь лет, родители сообщили, что усыновили меня. Они объяснили, что Бог каким-то образом нашел способ сделать нас одной семьей, и теперь они хотят, чтобы я знал: они любят меня так сильно, что порой кажется, будто сердце не выдержит и разорвется. Я был уже достаточно большим, чтобы понять, что означает «усыновили», но еще слишком маленьким, чтобы выспрашивать подробности. Для меня они не имели значения: мои родители оставались моими родителями, а я – их сыном. В отличие от некоторых детей, у меня биологические родители не вызывали любопытства; за исключением отдельных редких случаев я почти не вспоминал, что меня усыновили.

В возрасте четырнадцати лет со мной произошел несчастный случай. Мы с другом дурачились в амбаре у его родителей, и я напоролся на косу, которую мне вообще не стоило трогать. Меня угораздило повредить крупную артерию, так что крови натекло много, и к тому времени, как меня доставили в больницу, мое лицо стало почти серым. Артерию зашили, мне перелили кровь; выяснилось, что у меня четвертая группа и отрицательный резус, совсем не та, что у моих родителей. К счастью, из больницы меня выписали уже на следующее утро, и я почти сразу вернулся к обычной жизни. Но после этого случая я начал задумываться о моих биологических родителях. Поскольку группа крови у меня оказалась сравнительно редкая, я порой размышлял: а вдруг и мои родители необычные люди. И прикидывал, нет ли у них каких-либо генетических отклонений, о которых мне следует знать.

Прошло еще четыре года, прежде чем я поднял тему усыновления в разговоре с моими родителями. Я боялся ранить их чувства; лишь со временем я понял, что этого разговора они ждали с тех пор, как на давнем дне рождения сообщили, что усыновили меня. Мне объяснили, что усыновление было закрытым, так что открыть материалы этого дела можно лишь по постановлению суда, и неизвестно, пойдет ли он мне навстречу. К примеру, я могу узнать необходимые сведения о состоянии здоровья, но ничего более, если биологическая мать не выразила желания рассекретить эти записи. В некоторых странах ведутся реестры как раз для такой цели – усыновленные и те, кто предлагают детей на усыновление, могут выразить согласие, чтобы записи рассекретили, – но я так и не смог выяснить, есть ли такой реестр в Северной Каролине, и не знал, обращалась ли туда моя биологическая мать. Пришлось признать, что я в тупике, но родители смогли предоставить мне достаточно информации, чтобы помочь в поисках.

Несколько фактов они узнали от агентства: что эта девушка была католичкой, что ее родители слышать не желали об аборте, что она была здорова и находилась под присмотром врача, продолжала дистанционно учиться в школе и что к моменту родов ей исполнилось шестнадцать лет. Еще им было известно, что она из Сиэтла. Поскольку я родился в Морхед-Сити, процедура усыновления оказалась более сложной, чем я ожидал. Для того чтобы усыновить меня, моим родителям пришлось переехать в Северную Каролину за несколько месяцев до моего появления на свет, иначе они не считались бы жителями штата. Для установления личности Мэгги знать это не требовалось, но сам факт их переезда подчеркивал, как они хотели иметь ребенка и на какие жертвы были готовы идти – как и Мэгги, – чтобы у меня появился замечательный дом.

Знать имя Мэгги им не полагалось, но они его знали – отчасти в силу обстоятельств, отчасти благодаря самой Мэгги. В этой больнице требовалось пройти через родильное отделение, чтобы попасть в детскую, а когда я родился, в больнице как раз выдалась тихая ночь. К приезду моих родителей заняты были всего две палаты в родильном отделении, причем одну занимала семья Блэк с четырьмя старшими детьми. А на табличке у двери другой палаты значилось имя «М. Доус». В детской им отдали плюшевого мишку, на подошве лапы которого было нацарапано имя «Мэгги», вот так и сложилось полное имя моей биологической матери. Все это мои родители запомнили навсегда, хотя утверждали, что больше никогда не обсуждали эти подробности до тех пор, пока не рассказали их мне.

Моей первой мыслью стала та же, что, наверное, и у любого моего ровесника: «Гугл». Я вбил в поиск «Мэгги Доус» и «Сиэтл», и сразу же выскочила биография известного фотографа. Естественно, я не мог быть уверен, что это и есть моя мать, и принялся изучать ее сайт, посвященный фотографии, но ничего этим не добился. Не нашлось никаких упоминаний о Северной Каролине, браке и детях, зато стало ясно, что теперь Мэгги живет в Нью-Йорке. На снимке она выглядела слишком молодой, чтобы приходиться мне матерью, но я понятия не имел, когда был сделан этот снимок. И поскольку она была незамужней, следовательно, не взяла фамилию мужа, исключать ее не следовало.

На ее сайте нашлись ссылки на ее каналы в «Ютьюбе», и я мало-помалу начал смотреть ее видео, сохранив эту привычку и во время учебы в колледже. Большинство технической информации в ее видео оставалось для меня невразумительной, но в самой Мэгги я находил некую притягательность. И в конце концов обнаружил еще одну подсказку. На дальней стене рабочего кабинета в ее квартире висел снимок маяка. В одном из видео Мэгги даже упомянула его, отметив, что именно эта фотография пробудила в ней интерес к профессии фотографа еще в подростковом возрасте. Я остановил видео, сделал снимок, потом стал гуглить изображения маяков Северной Каролины. Понадобилось меньше минуты, чтобы выяснить, что маяк, фотография которого висела на стене у Мэгги, находится в Окракоуке. Я узнал также, что ближайшая к нему больница расположена в Морхед-Сити.

Мое сердце на миг замерло, но я понимал, что всех этих сведений еще недостаточно для полной уверенности. Лишь через три с половиной года, когда Мэгги впервые выложила сообщение о том, что у нее рак, все мои сомнения развеялись. В этом видео она упомянула, что ей тридцать шесть лет, а это означало, что в 1996 году ей было шестнадцать.

Имя и возраст совпадали. Она была родом из Сиэтла, побывала в Северной Каролине в подростковом возрасте, и Окракоук тоже вписывался в общую картину. И когда я присматривался, мне казалось, я замечал сходство между нами, хотя, признаюсь, оно могло быть игрой воображения.

Но вот в чем штука: если я и считал, что хочу встретиться с ней, то понятия не имел, хочет ли она встречаться со мной. Не зная, как