страданий. Сотнями и сотнями раз! И те речи, что человек подобен глине — обжигаясь, твердеет — чушь. Больно было и будет! Так что поверьте, я ненавижу людей всем своим чёрным сердцем… Но я в них верю, — выровнялся во весь рост мужчина. — Потому что та же эволюция нас учит очень простой вещи: если мы не станем лучше — мы просто умрём. А меньшее из того, что я хотел бы сейчас — понимать, что даже ваша девочка может не дожить до завтра…

Да, он явно слышал подобное. Десятки людей ему говорили о том же — об огне в сердце и душе, который отражался даже в глазах молодого доктора — о надежде. Каждый живой, как говорят, носит в себе хотя бы часть последней — держит где-то у себя в груди тлеющие угли, которые поддерживают тепло во всём теле. Ведь, как когда-то сказал один мудрый старик, нужно во что-то верить, а то жить не хочется. Правда ли это? Кто знает. Однако Хантер был уверен в одном: этот человек никогда не терял всё. До капли. Раз за разом не терял. Ведь после первой потери ещё можно встать на ноги и поверить. А после второй? Пятой? Десятой? Проблема веры в том, что вовсе не от хорошей жизни или трусости не хочется верить — нет. Этого не хочется делать лишь из-за того, что какая-то часть человека, какой-то подлый тёмный силуэт позади подсказывает, что после — неважно, окупится это или нет, будет больно. Без шансов. Без вариантов.

— Ха… — грустно улыбнулся Хантер.

— И это… всё? Это всё, что вы ответите?!

— Эх… Если я отвечу сейчас так, как думаю, ты навсегда потеряешь веру в людей. По крайней мере, часть её. Так что не стоит — некоторым проще жить, когда есть крылья. Если это всё, то я пойду — будем считать, что я проиграл нашу маленькую битву.

— Нет, погодите! — остановил его доктор. — А кем вы приходитесь этой девочке? Кто вы ей?

— Этой Девочке… — взгляд старика упал на ширму, за которой находилась её «палата». — Тем, кто обещал.

* * *

— Итак, все вы слышали о «сверхгнезде» — огромная и смертельно опасная территория, зараженная вирусом. Уверен, именно так вам и описывали её на ваших теоретических занятиях, если они были — сухо, малоинформативно, бесполезно.

— Хан, не отвлекайся.

Старик стоял на ящике с боеприпасами и, держа в одной руке противогаз, вёл свою речь. На него были обращены десятки лиц — простые парнишки, в зрачках которых недоставало былой наивности. Прошло всего две недели после того, как наёмники в последний раз покинули это место. Всего четырнадцать дней, четырнадцать битв, которые приходилось вести за жизнь, а половина из них уже валялась в госпитале, который куда больше был похож на морг — результат всех тех многочисленных учений во всей красе. Да, среди наёмников тоже хватало военных, а среди военных — наёмников. Ворон, Братья, Папа Медведь, Снейк, Одиночка, Железная Элис — все известные убийцы, о которых слышал старик, знали, что это такое — быть солдатом. Он и сам знал не понаслышке, пускай и не был таковым лично, но вот какая штука: если бывший наёмник — это военный-профессионал, то бывший вояка — неумелый новичок, если не труп. Причин такому неравному расколу великое множество: да, солдат знает, что такое оружие — он умеет стрелять, целиться, знает тактику и уверен на поле боя — качественная оловянная фигурка, выточенная мастером, но он там — чужой. Современный мир для современного рядового — это гостевой матч в чужой стране без тренера или группы поддержки, чего уж говорить о переводчике, тогда как для охотника за головами — это хоумран. «Знать своего врага — это половина победы. Вторая — это знать самого себя», — мало кто знает, что баланс между этими половинами не соблюдался, наверное, никогда. И сейчас преимущество было у тех, кто знал своего врага — наёмников. Не всегда умелых, грязных, недисциплинированных профессионалов, и именно из-за этого Уильяму из Джонсборо приходилось стоять и, словно на допросе, выдавать самый ценный продукт из доступных военным — знания о враге.

— Да. Единственное, что вы знаете правильно и точно — это место убьет вас, если не будете соблюдать правила. Но начнём издали. Кто из вас знает, как выглядит сверхгнездо? Чем оно отличается от гнезда?

В зале повисла неловкая тишина. Словно на каком-то древнем школьном уроке, куча парней в форме опускала глаза вниз и стыдливо пялилась на пол, пытаясь увидеть в причудливых очертаниях треснутого мрамора что-то интересное.

— Лес рук, — съязвил себе под нос старик. — Тогда слушать сюда! Отряд!

— Эй, не строй из себя генерала!

— Не строй из себя кокетливую школьницу, голос из толпы! — по рядам прокатился смешок. — Итак, сверхгнездо или же Ад. У каждого из вас наверняка закрадывалась мысль: «Если есть «гнездо», и я видел, что это, то «сверхгнездо» — это то же самое, но больше», — говорю сразу: нихера. В этой фразе доли правды столько же, сколько и мозгов у того из вас, кто только что выделывался. И эта самая доля — количество маток или бутонов. Если в обычном гнезде их может быть от двух до пяти, то в Аду их может быть от двадцати до пятидесяти. В одном чёртовом месте.

В толпе тут же пробежался подлый шёпот. Старик прекрасно знал, что это означает — страх, сомнение. «Да, этим можно обладать, — думал себе Уилл, — но не стоит это показывать — только усиливает эффект». Подняв револьвер в воздух, он выстрелил по одной из люстр.

— Эй! Каждый, кто хочет выйти и пустить скупую слезу труса — милости прошу нахер. Нет таких? Ну же — так хорошо шептались? Нет? Отлично. Продолжаем: в обычном гнезде стаи заражённых жрут друг-друга и подпитываются вирусом от маток — этот процесс занимает, порою, весь день, но и всего-то — считайте, что это пит-стоп, если кто-то ещё помнит, что это, но вот в Аду… В Аду происходит самая заварушка: именно там заражённые мутируют в подтипы; именно там орды остаются зимовать, если не уйдут за Стену; и именно это место нам нужно уничтожить, если вы действительно хотите осесть тут зимой.

К старику в один из моментов подбежал доктор Хименес. По его лицу вновь было видно его