– Нет житья от подруг: отвернусь – слышу в спину: «Мужичка! Навозом пахнет! Капустой несет!» – а повернусь к ним – либо сторонятся, либо льстят. А одна (это, очевидно, так прямо и сказано) говорит: «Счастливая ты, Варя! Твой отец все может сделать! Что бы ты ни попросила – все тебе дадут». А потом добавила: «Поэтому мамочка[181] сказала: «Ее, пожалуйста, не трогайте (это меня), а то всех нас разнесут… Потому что – правая рука царицы!» И оттого ко мне все так странно относятся. А главное – ненавидят. А что я им сделала? Когда Дима[182] принес конфеты, я всех наделила. И одна из медвежат[183] говорит: «Подлиза!» Все зашикали, запугали. Она вечером прибежала извиняться и так вся дрожала: «Не сердись, не говори Злюке[184], а то она скажет мамочке, и моего папу сошлют!» Я ее с трудом успокоила. Но откуда, почему такое отношение? Уж лучше бы я, как Митя, ела дома колтунки[185] и была бы как он. А то среди мужиков – «барышня», среди барышень – «мужичка». Никто к себе не допускает.

Жалко девочку.

* * *

Теперь понимаю, откуда ветер дует. Бедные дети. А главное, тут ничем помочь нельзя.

Отец Александр[186] рассказывал Маме о тайном подаянии. Это ей очень понравилось.

– Это, – говорит она, – как в сказке: голодный человек протягивает руку – и находит богатство. Находит счастье…

Мы долго беседовали о том, может ли богатство дать полное счастье. Конечно, никто из нас не в состоянии себе представить, что должен чувствовать голодный, когда у него вдруг откроется возможность быть сытым. И быть сытым не раз, а долго, может быть – всегда. Мы решили найти такую семью, «которую можно осчастливить». Я должна была найти ее и сделать это в канун сочельника. Говорила с Берчиком. Он указал мне семью вдовы Л. Она из старинной дворянской семьи. Замужем была (ушла из семьи) за каким-то актером, долго с ним бедствовала. Теперь вдова. Трое детей. Дочка одна кончила шесть классов, пришлось взять из гимназии, потому что нечем платить. А еще трое маленьких. Живут только тем, что мать вяжет и штопает чулки. А девочка (между прочим – красавица, как говорит Берчик) дает грошовые уроки. И то – только пока тепло, так как в холод выйти не в чем: одна кофтушка и одна пара ботинок. А дама эта, несмотря на нищету, гордая.

Рассказала Маме. Оля[187] тоже приняла участие в этих беседах. Решено было снести им узел нарядов и сластей и деньгами три тысячи (деньги дала Мама), а также написать письмецо: «Молитесь Богу за Александру и Алексея и будьте счастливы».

Вопрос был в том, как передать все. Подойти, постучать в окно и уйти (так делается тайное подаяние)? Но это неисполнимо, так как они живут в дворницкой, в бывшем доме ее отца (приютил ее дворник), и окно выходит в коридор. Кроме того, может случиться, что выйдет дворник и получит все вместо нее. Или кто-нибудь из его семьи. Этот, наиболее романтический, способ не подходит, надо что-то другое. Послать по почте? Тоже неудобно. Кто ее там знает? Может, и не отдадут (говорят, что живет под чужой фамилией, а какая у нее фамилия – мы не знаем). Решили так, что Митя[188] (ему очень нравится все романтическое) оденется в студенческое пальто, зайдет, спросит Валентину Викторовну (так ее зовут) и отдаст ей пакет. А потом сразу же выйдет. По крайней мере, мы будем знать, что посылка попала в те руки, что мы желали.

Так и сделали.

Мама приходила ко мне с Олечкой, все сама просмотрела. Олечка положила кружева и две свои косынки. Мне кажется, этого не следовало делать: вещи настолько хороши, что могут пойти лишние толки. Но ей так хотелось положить эти вещи, она так радовалась при мысли, как та девочка (она, пожалуй, одних лет с великой княжной Ольгой) будет радоваться и примерять кружева, что ей нельзя было отказать! Туда же были положены три рубашечки Маленького и в них записка («Молись за Алексея»), много конфет и сластей.

Вечером, часам к девяти, Митя…[189] и погрузил на себя узел. Постучал в окно. Ему открыл дворник и на вопрос, где живет Валентина Викторовна, провел его в полутемную каморку. Митя вошел. Увидел трех детей, играющих на полу с кошкой, а на кровати лежала и стонала женщина.

– Я, – рассказывал он позднее, – в первый момент растерялся. Но больная постучала в стену и слабо позвала:

«Лили!..» Я бы сразу ушел, как было условлено, но не знал, по адресу ли попал… В это время вошла девушка (вернее, девочка) в сером каком-то рванье. И тогда я прямо растерялся. Такие глаза! Безумно красивые глаза!.. И тонкие темные брови… А волосы – целые снопы золота! Я спросил, здесь ли живет Валентина Викторовна и могу ли я ее видеть. Девушка растерялась и пробормотала: «Мама больна. А я вот, я дочь Валентины Викторовны… Что вам угодно?» Она, видно, очень терялась. Тогда, – продолжал Митя свой рассказ, – я улыбнулся: «Вот это возьмите!» Подал ей узлы и конверт и быстро вышел. За мной кто-то пошел, но я быстро скрылся…

Прошло более двух недель. Олечка приходила ко мне и часто спрашивала:

– Аннет, а как ты думаешь, та девочка еще счастлива?

– Мне кажется, что в этом нельзя сомневаться…

Уже весной Берчик мне сказал:

– А знаете, Анна Александровна, заместо счастья бог весть что в ту семью внесли!

Я уже забыла, в чем дело.

– А в сочельник, помните?..

Вспомнила.

– Ну так вот. Они поправились. Квартиру, другую… и все такое… Она шляпы делает, магазин у нее… Дети – так прямо ангелочки!

– Ну так и хорошо! Что же ты ворчишь?

– А вот великий князь с того самого дня за девочкой этой бегает. Видели его с ней в городе… Не было бы худа… Не знает ведь, в чем дело, думает, что и вправду студент.

А раз было народное гулянье. Я ехала с детьми. Вижу – навстречу идет молодая девушка, везет колясочку с ребенком (калекой). Берчик указал мне:

– Это та самая… в сочельник которая… А это братишка ее больной…

Девушка действительно необыкновенно красивая, однако больше похожа на еврейку или грузинку (с зелеными глазами).

* * *

Сегодня опять услышала