Размышляя об этом, Нефертари считала, что презрение жрецов несправедливо: разве она, пусть и скромного происхождения, не была в большей степени египтянкой, чем все Птолемеи, правившие Египтом со времен его покорения Александром? Разве она не говорила на греческом, языке своих недавних хозяев, владевших ею до тех пор, пока она не стала наложницей Птолемея Двенадцатого, но также и на демотическом, языке египтян? Жрецы презирали ее за то, что она происходила не из династии Птолемеев, рода безумцев, из поколения в поколение сочетавших браком братьев и сестер, якобы для того, чтобы сохранить первоначальную чистоту крови Птолемея Первого. Но разве не те же жрецы предали тысячелетний Египет богов Ра, Исиды, Осириса и великого Гора, согласившись два с половиной столетия назад на приход чужеземной династии?

Юная Нефертари думала об этом и многом другом, спасаясь от родовых мук, которым, казалось, не будет конца.

Все это причиняло любимице Птолемея Двенадцатого дополнительные страдания, и она уже в который раз пришла к выводу, что только крепкий мальчик, а в будущем – смелый мужчина найдет в себе силы, чтобы справиться с презрением жрецов и царских советников, сомневающихся в законности правления Птолемея Двенадцатого, а главное, позаботиться о ней, фараоновой наложнице, которую почитали чуть ли не шлюхой, прихотью ублюдка Нота, как они называли его, шушукаясь в закоулках дворца. Она слышала их разговоры еще простой рабыней, а не любимицей фараона, когда властители мира сего могли откровенничать в присутствии женщины, попросту ее не замечая.

Нефертари дала себе слово, что станет мудрой и выживет в этом змеином гнезде: в свободное от любовных утех время она под руководством наставников и философов изучала географию, искусство, литературу и математику, греческий язык, демотику и даже жреческие письмена, чтобы когда-нибудь передать все эти знания сыну, а затем подыскать для мальчика лучших во всем Египте учителей. Но внезапно вся ее пирамида, сложенная из мечтаний, надежд (надо защитить младенца от коварства придворных) и веры (ее сын выживет среди дворцовых происков и предательств), рухнула в одно мгновение. Она услышала простое, но убийственное слово.

– Девочка! – воскликнула старая матрона и перерезала пуповину, связывавшую малышку с матерью.

Нефертари, ослабленная от кровопотери и боли, по-прежнему оглушенная шемшеметом, почувствовала дурноту: она проиграла еще до того, как началась великая битва за власть. У нее родилась девочка.

Девочка.

Как девочке справиться со всеобщей ненавистью, дворцовыми кознями и заговорами?

Нефертари закрыла глаза.

Она задремала.

Голос, шедший будто издалека, прервал ее мучительный сон:

– Красавица, как и ее мать.

Нефертари стряхнула с себя оцепенение и страх.

Птолемей Двенадцатый вошел в комнату и увидел младенца на руках у повивальной бабки. Рабыни едва успели омыть дитя после родов, а на простынях, где лежала обессиленная Нефертари, еще виднелись красные пятна. Она была очень слаба, но, увидев фараона, постаралась взять себя в руки.

– Нравится ли девочка моему господину? – спросила она самым нежным и чувственным голосом, на какой была способна.

– Очень нравится, – ответил он, присаживаясь на стул у постели. – Мы назовем ее Клеопатрой. Это царское имя, достойное дочери фараона.

Нефертари улыбнулась. Имя было подарком: фараон признавал важность появления младенца на свет и считал новорожденную своей дочерью, такой же, как Береника Четвертая, законная наследница, зачатая в браке между Птолемеем Двенадцатым и царицей Клеопатрой Пятой.

– Итак, она будет зваться Клеопатрой Седьмой, – добавил фараон.

Нефертари не поняла, куда делась шестая, и наморщила лоб.

– Почему седьмая? – спросила она. – Мой господин, Клеопатры Шестой не было.

Птолемей улыбнулся и прошептал ей на ухо:

– Ты – моя Клеопатра Шестая. – Он встал и улыбнулся. – Мы запутаем жрецов и историков настоящего и будущего… Но я вижу, ты устала, – заметил он, и улыбка соскользнула с его лица. – Тебе надо отдохнуть и прийти в себя.

С этими словами фараон удалился.

Рабыни воспользовались исчезновением господина, дарующего здоровье, жизнь и процветание, и положили новорожденную, уже очищенную от крови и слизи, на ложе рядом с матерью. Нефертари посмотрела на девочку, нежно погладила ее крошечный лоб и румяные щечки.

– Я буду называть тебя Аннипе, «дочь Нила», – чуть слышно произнесла она на языке египтян, чтобы имя сразу же привязало душу новорожденной к реке, пересекавшей легендарное царство, единственное во всем мире царство, и по-египетски зашептала ей слова силы, любви и надежды: – Ты будешь прекраснейшей из египетских женщин, но в сердце своем стяжаешь воинственный дух древних фараонов, тех, кто построил пирамиды и основал Египетское царство. – Она испуганно обвела глазами комнату посреди царского дворца в Александрии. – Только так ты одолеешь предательство и злоумышления, только так победишь многочисленных врагов, только так станешь царевной Нила. – Она вздохнула, собралась с мыслями и продолжила, обращаясь к крошечной Клеопатре Седьмой: – Твой отец – наша единственная опора в Александрии и Египте, но его положение шатко. Я люблю его таким, каков он есть, ведь именно склонность во всем потакать себе помогла ему заметить меня и окружить роскошью, сделав своей любимицей при дворе; но в то же время переменчивый нрав и неумение заботиться о государстве сделают его ненадежной опорой в будущем. Твой отец полагает, что верность римлянина по имени Помпей, на чью помощь он рассчитывает, чтобы сохранить независимость Египта, можно купить за деньги. Но он не знает того, что знаем мы, женщины: верность мужчины, будь то римлянин или египтянин, покупается не кошельком, но сердцем. Запомни это хорошенько, моя маленькая: когда настанет твое время, тебе придется полюбить Рим или того, кто его олицетворяет. Только так ты сможешь править Египтом.

Девочка уснула.

Нефертари тоже.

Обеим снился один и тот же сон: сильный Египет в союзе с влюбленным Римом.

LVI

Квестор

По пути в Испанию, Внутреннее море

69 г. до н. э.

Снова море.

Цезарь прохаживался по палубе корабля. Лабиен остался в Риме, чтобы сообщать в подробностях, что там происходит. Следовало изобрести какой-то способ, чтобы магистраты, покинувшие столицу, получали официальные сведения о течении государственных дел, но после смерти Корнелии и прочих недавних событий у Цезаря было много других забот.

Консулы Помпей и Красс произвели важнейшие изменения в законодательстве: вернули плебейским трибунам власть и право вето, а также изменили состав судов – отныне они состояли не только из сенаторов, но и из представителей других сословий.

– Почему они это сделали? – удивлялся Лабиен незадолго до того, как Цезарь отправился в Испанию для исполнения обязанностей квестора.

– Вряд ли кто-нибудь из них верит в справедливость этих