— Им тоже тут нелегко. И пацанам из «Пятерки», которые Клещеевку берут, — перевел я разговор на другую тему. — Мне командир РВшников рассказывал, что недавно у них группа погибла. Восточнее «Торгового Центра», который они взяли, стоят маленькие такие домики двухэтажные. Позапрошлого века строения. И дальше — трехэтажки. Группа в дом запрыгнула и зашла на второй этаж. А грузины-наемники, которые там воюют, штурманули и взяли первый этаж под ними. То есть наши на втором, а грузины на первом. Грузины предлагали нашим сдаваться. Наши, понятно, послали их нахуй. Бились, бились. БК кончается. Паренек один в окно сиганул и к нашим прибежал. Пытались они им помочь, а, когда дом отбили, увидели, что там все погибли. Грузин главный после на связь выходил. Мол, присылай командир еще группу. Давление психологическое такое, значит.

— Доберемся мы и до грузин. И до поляков. Это вопрос времени. «Конг» за своих, я думаю, не попустит.

— Ладно, пока есть час еще пойду полежу у вас там на ящиках в комнате.

До того, как РВшники взяли эти позиции, здесь располагались украинские военные. В дальней комнате, где было оборудовано спальное место, было тесно и уютно. Тут, как и везде, были слышны «прилеты», но здесь они звучали тише, и это создавало ощущение большей защищенности, чем в других местах этого здания. Я прилег на ящик из-под натовских снарядов с чешской маркировкой и повернулся на бок. Мой взгляд уперся в рождественскую открытку, на которой был нарисован ангел с золотистым нимбом. А рядом с этим рисунком был написан текст на украинском языке. Текст был написан детским почерком и адресован украинскому солдату, которого девятилетняя девочка Лена, поздравляла с наступающим Новым годом. Точно такие же письма мы получали от наших школьников, когда я был в Чечне. В этом письме были любовь и тепло, на которые способны только дети. Я читал его и мне были понятны ее слова: «Дорогий солдат. Бажаю Toбi в новому роцi щастя i миру над головою. Здоров’я Toбi i твoiм друзям з якими ти служит. Cnacибi Toбi що ти охороняеш мiй сон i мене.

Нехай Дiд Мороз принесе Toбi подарунки i ти зможеш поТхати на Новий piк додому до батькiв. 3 любов’ю. Лена. 9 рокiв».

Это письмо было обезличено и адресовано любому солдату, который его читал: украинскому, русскому, американскому, польскому — любому неизвестному солдату, который находился под пулями и снарядами на передовой. И, несмотря на то что оно было написано нашему врагу, я воспринимал его как письмо, адресованное мне. В данный момент я был тем солдатом, который нуждался в тепле, заботливом слове и пожелании вернуться домой целым и невредимым.

Я был тем солдатом, который бы с удовольствием поехал на Новый год к родителям, чтобы встретить его среди друзей и родных. Это письмо объединяло, а не сеяло зерна войны. Оно было про простые и вечные ценности, которые так необходимы каждому.

Любая война заканчивается миром. Отдельные люди и народы перестают ненавидеть и убивать друг друга. Они садятся за стол переговоров, начинают ездить друг к другу в гости и разговаривать. Я видел много фильмов, когда американские ветераны встречались с японскими и вьетнамскими солдатами, которые воевали по разные стороны фронта.

— Спасибо тебе, девочка Лена, от солдата. Быть может, через несколько лет я смогу встретиться с украинскими десантниками, которые сидят по ту сторону, и смогу поговорить с ними не только о том, как мы убивали друг друга, но и о чем-то хорошем, — прошептал я, закрывая глаза.

Я подремал пару часов и стал собираться обратно. От постоянного недосыпа и усталости организм вошел в состояние «тревожного дельфина» — у меня стали возникать слуховые галлюцинации. Я стал слышать невнятный шепот сопровождавшийся тихой, спокойной музыкой. Было такое ощущение, что я с легкого похмелья, но без головных болей.

Зрение стало резче и контрастнее, как будто я смотрел на мир через черно-белый фильтр. Тревога стала настолько привычной, что в минуты, когда она пропадала, я тревожился о том, что не тревожусь. Я посоветовался по этому поводу с нашими медиками, и они поставили диагноз «контузия».

— «Констебль»! Тебе нужно прокапать «Магнезию». Это важный! Если хочиш имет голова после война, — сказал похожий на арабского шейха медик «Талса».

К нам в отделение стали постепенно возвращаться те, кто получил легкие ранения в первые дни. Их быстро латали, восстанавливали в том месте, где мы встретили первых Кашников, и возвращали назад. Я очень ждал возвращения «Викинга». Это было детское ожидание волшебника в голубом вертолете, который прилетит и облегчит мою жизнь, как обещал «Крапива». Однако это длилось так долго, что в один момент я уже перестал ждать и думал, что «Викинг» не вернется, а уедет в другое подразделение.

— Привет, Констебль, — тихо сказал «Викинг», запрыгнув ко мне в окоп. Следом за ним запрыгнуло еще несколько бойцов.

— Вот, пополнение привел.

— Здорово! Ну наконец-то! — обрадовался я ему как ребенок заводному паровозику. — Как ты? Все ок?

— Да, — сказал он и посмотрел на меня взглядом раненого олененка. — Я жив. А «Серебруха погиб»…

— Да, погиб… Здорово, что ты вернулся. Я уже тут подустал один. Возьмешь на себя северное направление? Мне самому сейчас везде рулить приходится. Не набегаешься. И работать, и бойцов в тонусе держать, и в штаб бегать. Ты вовремя вернулся! — бодро стал говорить я, надеясь на его ответный энтузиазм.

— Я, наверное, не смогу командовать. Может, просто какую-то позицию мне дашь?

— И все?

Он посмотрел на меня грустными, просящими глазами.

То, что произошло с «Викингом», можно было назвать феноменом, который запечатлел на своей картине известный американский художник и военный корреспондент Томас Ли. Боевая психическая травма, или посттравматический синдром, в простонародье называемый «взглядом на две тысячи ярдов». «Викинг» сдулся. Мне было страшно, потому что я видел, что он не сможет управлять подразделением. Вся ответственность так и останется на мне. Человек, который учил меня, как ориентироваться в программе корректировки огня, стал зависать и путаться в этом простом для него деле. Он превратился в большого беззащитного и испуганного ребенка.

Я отправил его к Жене, чтобы он дал ему позицию и несколько бойцов в подчинение. Нужно было посмотреть, на что он способен, несмотря на свое состояние. Я дал ему пробное задание, чтобы оценить его боеспособность.

Он молча согласился. Попрощался и ушел.

«Викинг» удалялся по траншее на запад, а я стоял сзади и смотрел на его