Шрифт:
Закладка:
«Пятерка» вела ожесточенные бои за Клещеевку, а РВшники с боями пробивались по Опытному. Мы не могли двигаться вперед, в сторону Бахмута, чтобы не попасть в тактическое окружение. Ромка многому научился и с легкостью подменял меня на рации. Он знал форму доклада и постановки задач подразделениям. Выходил в эфир и отдавал приказы от моего имени, когда мне нужно было отлучиться.
— Я пошел, — поставил я его в известность и выдвинулся на точку.
— Удачи.
Рома забрал у меня станцию и пошел в сторону заправки, куда ему нужно было отнести воду и батарейки для раций.
Я знал, что Ромка очень хотел вернуться домой, чтобы увидеть своего маленького сына. Всякий раз, когда я на него смотрел перед уходом, эти воспоминания вызывали тепло и симпатию к нему. И мне хотелось, чтобы его мечта осуществилась, и он выжил. Но всякий раз прощаясь на передке, мы оба понимали, что можем больше не встретиться. Я мог не дойти до штаба, а он мог попасть под обстрел и задвухсо-титься. Причин больше никогда не увидеться было больше, чем причин увидеться снова.
«Мои обязанности сейчас напоминают работу кризисного менеджера, — размышлял я по дороге до «Ангара». — После того, как мы выжили в неразберихе первых недель, мы более-менее сложились как подразделение, и теперь необходимо дальше увязывать военные задачи с бытовыми. Я не заканчивал циркового училища, но чувствовал себя акробатом, который едет на одноколесном велосипеде высоко под куполом цирка и одновременно жонглирует гранатами и рацией».
При последнем посещении штаба я попросил командира назначить мне толкового заместителя, и он пообещал мне, что по возвращении «Викинга» из госпиталя мне станет легче. «Викинг» все не возвращался и не возвращался. Где-то далеко на западе, в районе Клещеевки, за которую шли ожесточенные бои, сильно долбила артиллерия. Перед Клещеевкой шла железнодорожная насыпь, которая огибала район с двух сторон, а все господствующие высоты, были заняты противником. «Пятерке» приходилось наступать снизу вверх, подставляя своих бойцов под непрерывный и убийственный огонь. Остатки домов в самом поселке были связаны между собой туннелями и траншеями. Каждый дом представлял из себя, если не самостоятельный «опорник», то место, за которое приходилось биться. Через Клещеевку проходила важная автомобильная дорога, по которой украинцы регулярно подвозили подкрепление и вооружение. Из Бахмута и из Часова яра они могли в любой момент подтянуть свежие силы для контратаки.
«Пегас» показывал мне, как украинская тяжелая техника — танк и МРАП — выехали практически вплотную к позициям «Пятерки» и долбили по ним в упор. Я видел, как снаряд попал в блиндаж и оттуда мешком зеленого цвета вылетел наш боец, нелепо маша в воздухе конечностями. Он рухнул на землю метрах в десяти от места взрыва и не двигался.
— Почему они в них не стреляли? — непонятно кого спрашивал «Пегас».
— Куда? В лоб танка? — удивлялся я. — Так понту нет.
Да и из окопа им не высунуться. Смотри, танки поддерживают крупнокалиберными пулеметами с господствующих высот. Вот эта растительность мешает нашим ПТУРщикам работать по вражеской броне. Украинцы это знают и при движении из Бахмута в сторону Клещеевки прячутся за плотным рядом тополей, насаженным вдоль дороги.
«Пегас» кивал с недовольным лицом и злился на безысходность сложившейся ситуации. Он всеми силами пытался справиться с неправильным устройством этого мира, который никак не хотел вписываться в его идеальные представления.
Я вернулся из мира воспоминаний в реальность и, быстро перебежав дорогу, оказался на территории завода. После попадания на территорию нужно было быстро пробежать еще пару сотен метров, нырнуть в «Ангар» и спуститься в подвал. Логистическая цепь перемещения до ключевых точек была длинной: основной штаб находился в Клиновом, из Клинового припасы и люди доставлялись в Зайцево; между этими населенными пунктами был еще один опорник, созданный для ускорения процесса доставки грузов. А между Зайцево и «Ангаром» мы разбили несколько промежуточных точек, которые помогали нам быстро и оперативно доставлять все, что нужно, на передок и вытаскивать оттуда «трехсотых», погибших и трофеи. В Клиновом сидел мой приятель «Сезам». Именно он руководил доставкой и забором всего необходимого между Клиновым и Зайцево. В полутора километрах от Зайцево был разрушенный мост через реку Бахмутку и зеленый старинный особняк девятнадцатого века. Он, как и мост, был основательно разрушен, но под ним находилось обширное бомбоубежище, которое мы и оборудовали под промежуточную базу — «Шкеру». «Шкериться» на Донбассе значило «прятаться». Это место полностью соответствовало званию схрона. Дальше было еще одно место под названием «Трубы» — огромного диаметра канализационные трубы, которые были проложены под трассой с оборудованной внутри комнатой в пятьдесят квадратных метров. Далее располагался сам завод «Рехау», с его гостеприимными подвалами под цехами. На каждой из позиций был оборудован пост с группой людей, которые передавали друг другу грузы.
Когда мы приехали, у нас не было ни одного технического средства передвижения и вся переноска грузов и тел, осуществлялась вручную. Первые пять дней группы эвакуации и доставки совершали нечеловеческие усилия, чтобы на передовой было БК, а раненые попадали в госпиталь и оставались в живых. Мороз стоял за двадцатку. Именно тогда первый командир эвакуации получил по голове за то, что его бойцы разбрасывались добром по дороге. Первый мотоблок нам дали пользоваться соседи — РВшники. Это значительно облегчило нам нашу работу.
Я вспомнил, как разговаривал об этом в Зайцево с «Сезамом», куда он приезжал за ранеными.
— Где вы «буханку» нашли?
— В гараже одном стояла, сиротинушка. А что? У меня же теперь три рукастых механика! — хвастался он. — Херак! Херак! Завелась — поехала. Я же тут вешался первое время.
«Сезам» зло улыбнулся, вспоминая первые дни.
— Эвакуация в Зайцево пацанов тащит, передают: «Срочно нужно приехать!». Бывало такое, что за сутки восемь рейсов делаешь. А уже спать охота. Глаза слипаются — сил нету! За полчаса долетаешь туда, сидишь ждешь. Эти гребаные прилеты: то там упадет снаряд, то тут. А ты сидишь и ждешь, когда они притащат «трехсотого». Передают: —
