Понятие о национальном характере сформировало также и восприятие дипломатами внешней политики России. Кеннан и его коллеги предположили, что советская дипломатия была глубоко русской как по манере, так и по направленности. Потребность русских в позерстве, как сказал Кеннан студентам ФСС, в СССР поднялась на уровень «политики и страсти». Как в публичных заявлениях, так и в частной переписке Кеннан подчеркивал русскость советской дипломатической практики. Советские представители разделяли со своими предшественниками царской эпохи подозрительность, страх перед иностранцами, зависть к «культурным» народам Европы и общую неуверенность. К этому списку один посол добавил, что Советы, как и другие «примитивные» народы, могут слишком остро реагировать, когда им угрожают[549].

Кеннан часто непосредственно обращался к аргументу, который он усвоил еще в колледже: климат и географические особенности формируют характер. Наиболее прямо он затронул этот вопрос в эссе 1938 года «Основы российско-американских отношений». Как и указано в названии, статья касалась основ характера. Эти основы, в свою очередь, непосредственно связаны с самими фундаментом: «Между любыми двумя великими мировыми державами отношения всегда в долгосрочной перспективе регулируются определенными относительно постоянными фундаментальными факторами, вытекающими из географических и исторических условий». Он описал аспекты русского характера, которые нашли отклик у американцев – их «необузданную экспрессию», щедрость и готовность бросить вызов традициям. «Величайшие активы Америки в России», заключил Кеннан, коренятся в «качествах американского характера». Этот документ отличается от других работ Кеннана той эпохи, лишь в немногих из которых выражалось какое-либо мнение об американо-российских отношениях. Тем не менее поразительно, что его аргумент в пользу сближения сформулирован в терминах той же логики национального характера, что и его аргумент о российско-американских военных действиях – в терминах «реалий», которые он изучил в Принстоне, Вашингтоне и Берлине[550].

Представление о том, что русский национальный характер определял советскую жизнь, возможно, наиболее четко было выражено в одном из редких розыгрышей Кеннана. Когда Кеннан был болен и лежал в постели в Москве в 1936 году, его друзья, чтобы его развлечь, нашли депеши американского дипломата Нила Брауна 1850-х годов. Кеннан обнаружил, что его жизнь в советской Москве в 1930-х годах во многом схожа с жизнью его предшественников в Санкт-Петербурге восемью десятилетиями ранее. Чтобы доказать свою точку зрения, Кеннан отправил в Вашингтон некоторые депеши Брауна – как будто они описывали нынешние советские события, – изменив только имена и даты. Он подразумевал, что русский характер и русская жизнь пережили даже самые кардинальные политические и экономические перемены[551].

События в Советском Союзе, столь непосредственно сформированные русским характером, побудили Кеннана (как он выразился в своих первых мемуарах) «поразиться тому, как мало коммунизм повлиял на Россию [и] как сильно Россия повлияла на коммунизм». Посол Буллит занял более умеренную позицию по этому вопросу, но явно разделял мнение Кеннана: «В этом режиме террора и подозрительности много коммунистического, – писал он госсекретарю Халлу, – но также много и русского»[552]. Говоря коротко, Советский Союз был настолько же русским, насколько и коммунистическим. Как сообщил в Вашингтон Буллит, перефразируя русскую шутку «Поскреби русского – и найдешь татарина»:

«Поскреби советского – и найдешь русского»[553]. Под налетом советской современности лежала вечная русскость.

Представления о русскости были основаны на якобы славянских чертах, а также на чертах, связанных с Азией. Сам Кеннан описывал первоначальную славянскую расовую принадлежность как европейскую, а не азиатскую, но он также обнаружил, что русские черты – особенно наименее приятные – имели много общего с «азиатскими». Так называемые монгольские орды, утверждал Кеннан, наложили свой отпечаток на русский характер. Остро осознавая свою физическую незащищенность после таких вторжений, русские стали ксенофобами и одержимо скрытными, что в конечном итоге привело их к «мрачному незнанию внешнего мира». В то же время эти иностранные набеги привнесли «восточные» элементы в политическую культуру России. Эти элементы надолго пережили падение татарского владычества в конце XV века. Кеннан сообщил, что в своих деловых отношениях российские дипломаты испытывали острую необходимость сохранять «лицо и достоинство». Кеннан оценил иронию: «…в государстве, которое географически, этнологически и психологически охватывает значительную часть Азии, нет большего оскорбления, чем обвинять человека или учреждение в том, что они азиаты»[554]. Тем не менее Кеннан и его коллеги сделали такие оскорбления регулярной темой своих дипломатических отчетов. Джон Уайли, например, согласился с тем, что знание «азиатской философии» необходимо для понимания советской политики, а также русской жизни в целом. Эрл Пэкер описал население Советского Союза как «скорее азиатское, чем европейское». Он сказал это, подразумевая (как и Брюс Хоппер) поведенческие, а не этнические понятия, отмечая повсеместную «азиатскую» тенденцию к насильственным крайностям[555].

Якобы азиатский характер России определил политическую и экономическую жизнь Советского Союза. Например, многие дипломаты согласились с журналистом Уолтером Дюранти и академиком преподобным Дж. Эдмундом Уолшем в том, что русские мало уважают человеческую жизнь[556]. Эта знакомая фраза стала мощным проявлением культурного релятивизма, подчеркивая важность понимания России в ее собственных условиях, без навязывания американских ценностей. Первая леди Элеонора Рузвельт высказывалась в подобных выражениях, когда критиковала антисоветски настроенных дипломатов за то, что они стали жертвой «западной одержимости свободой», вместо того чтобы признать отличия России[557]. Но эта поверхностная оценка также препятствовала любым попыткам проанализировать беспорядки раннего сталинизма. Не было бы особой необходимости объяснять или понимать советские события, если бы они были просто проявлениями характера, выкованного полтысячелетия назад.

Американские дипломаты также часто ссылались на Азию, объясняя природу сталинизма и его лидера. Для Хендерсона процессы, связанные с чистками, доказали «полувосточную» натуру Сталина – «мстительную, ревнивую, подозрительную, осторожную»[558]. Наиболее распространенным было утверждение, что у русских нет исторических или природных склонностей к свободе. Публичные лекции Келли, например, привлекали внимание к «расовому и историческому происхождению» русских, объясняя у них отсутствие интереса к индивидуальным свободам. Оценивая советские репрессии в середине 1930-х годов, Боулен подчеркнул, что «у русского народа нет представления о свободе личности». Аналогичным образом, посол в Москве накануне Второй мировой войны Лоуренс Стейнхардт основывал свое описание российской политики на «азиатской» ориентации Советского Союза, имея в виду не тихоокеанские интересы, а жестокую внутреннюю политику[559]. И снова именно Буллит наиболее решительно связал советское поведение и азиатские аспекты русского характера:

Говорить о русских как об «азиатах» несправедливо по отношению к азиатам. И Китай, и Япония создали великие цивилизации. Русские же так и не создали цивилизацию. Они никогда полностью не выходили из статуса варваров. Прогресс на этой несчастной земле всегда совершался скачкообразно и ужасными рывками[560].

России, писал бывший поклонник всего советского, не было места среди цивилизованных стран, даже азиатских. Вместо этого эта страна олицетворяла худшие качества азиатских обществ: отсталость и жестокость. В целом ссылки на национальный характер, определяемый как русский или азиатский, появлялись в дипломатических отчетах так же регулярно, как и в журналистских и научных трудах. Начиная с самого низкого уровня сотрудников восточноевропейского отдела и заканчивая Белым домом, участники американских внешнеполитических дебатов использовали понятия национального характера для понимания и оценки бурных 1930-х годов в Советском Союзе.

Эти представления о национальном характере легли в основу интерпретаций советских намерений в международных отношениях вплоть до эскалации холодной войны. Даже самое краткое изложение работ Кеннана военного времени, подобное приведенному здесь, демонстрирует его опору на партикуляристские аргументы: Советский Союз таков, каков он есть,