Глава 62. С ножом к горлу

– Надо же, какая жалость, – раздается из темноты лукавый женский голос. – Я ожидала, что они окажут хоть какое-то сопротивление. Но думаю, правы те, кто говорит: «сколько заплатишь, столько и получишь». – Она говорит с британским акцентом, четко выговаривая каждый слог.

Я всматриваюсь в темноту, пытаясь понять кто это. Хадсон и остальные делают то же самое, но, похоже, никто не смог разглядеть ее. Это настораживает, если учесть, что все, кроме меня, могут видеть в темноте.

– Кто здесь? – спрашивает Иден.

Меня пробирает дрожь. Это особенно жутко, когда за тобой охотится существо, которого ты не видишь. Тем более если это существо только что убило у тебя на глазах двух человек – воинов самой элитной Вампирской гвардии.

Не желая дожидаться новой катастрофы, я тянусь внутрь себя и берусь за мою платиновую нить. Если мне придется сражаться с каким-то голосом, лишенным тела, я хочу сделать это в обличье горгульи.

Но ничего не происходит, даже когда я сжимаю нить крепко-крепко.

Я пытаюсь снова – безрезультатно. Прежде чем я успеваю сделать третью попытку, голос звучит снова – на сей раз из другого конца зала.

– Неужели ты, Хадсон, действительно полагал, что пара золотых монет оградит вас от опасности? – Она цокает языком. – Право же, тебе следовало быть умнее. – Совсем близко от моей щеки пролетает нож.

– Какого черта? – рычит Хадсон.

Пара секунд – и в нас летит еще один нож. Лезвие слегка задевает бицепс Иден. Она ахает, схватившись за порез, и мы рассредотачиваемся, пытаясь понять, в чем дело. Все ножи летят из одного угла комнаты, и мы устремляемся туда.

Видимо, Хадсон понял, что я не могу сменить обличье, потому что он заслоняет меня от метательных орудий своими широкими плечами.

Джексон и Иден атакуют потемки, но никого там не находят.

– Если ты такая умная и столько всего знаешь, то почему бы тебе не выйти и не объяснить нам все? – кричит Джексон, поворачиваясь и ища глазами метательницу.

– О да, я объясню. – И вот она уже здесь, перед нами, она спрыгнула с одной из гробниц. Мы все смотрим, вытаращив глаза, как она неторопливо идет туда, где светлее.

– Кто ты? – спрашивает Хадсон, немного сдвинувшись влево, чтобы оказаться между этой девицей и всеми остальными. Джексон делает то же самое.

– Надо же, ты все еще задаешь вопросы, – насмешливо бросает она, выйдя наконец на свет. Теперь я могу рассмотреть ее получше.

Я в шоке, мы все в шоке, потому что трудно себе представить, что этот голос – и эти метательные ножи – принадлежат девушке.

Начать хотя бы с того, что она, пожалуй, еще моложе, чем я – или выглядит моложе. На вид ей не больше шестнадцати-семнадцати, у нее ярко-рыжие волосы, закрученные в узел над стройной изящной шеей, большие темные глаза контрастируют с алебастровой кожей, а во взгляде еще больше злого озорства, чем в голосе. Она высокая – думаю, около шести футов, – но слишком субтильная, как будто давно ничего не ела. Одета она во все черное, что только подчеркивает ее бледную кожу и длинные изящные конечности.

Облегающая черная блузка с длинными рукавами, подпоясанная черным ремнем.

Облегающие черные кожаные брюки.

Черные ботинки с низкими каблуками.

Черный кожаный шнурок, трижды обмотанный вокруг ее правого запястья.

Что до пятисот ножей, пристегнутых к ее телу, то нет, это отнюдь не перебор – ведь как иначе она может вселять страх в людей всякий раз, когда того захочет?

И хотя пятьсот ножей – это, пожалуй, некоторое преувеличение, я уверена, что двести – уже нет. А может быть, даже двести пятьдесят. Ясно, что она сшила этот прикид на заказ и при этом повторяла портнихе: «Больше ножей, больше ножей».

Но я все равно стараюсь смотреть не на ножи – что труднее, чем кажется, – а на саму девушку. Потому что, несмотря на все эти клинки, она выглядит хрупкой. Как балерина, которой пришлось пережить слишком много падений.

Но это почему-то только делает ее еще более красивой. Во всяком случае, до тех пор, пока она не открывает рот и снова не становится угрожающей.

– Ты всегда был идеалистом, не так ли, Хадсон? – ехидно спрашивает она.

Тот факт, что она знает его или думает, будто знает, кажется очень странным, если учесть, что сам он, похоже, понятия не имеет, кто она такая. А когда она продолжает:

– Маленький потерянный мальчик, который никогда не понимал трех принципов, лежащих в основе всего… – у меня холодеет кровь.

Потому что на свете есть только пара человек, знающих Хадсона достаточно хорошо, чтобы понимать, насколько он потерян под своим самоуверенным фасадом, и эта незнакомка явно не может быть одним из них. Я хочу сказать, что да, быть может, это всего лишь удачная догадка, но что-то в том, как она смотрит на него, подсказывает мне, что это не просто предположение.

– И что же представляют собой эти основополагающие принципы, которые так тебя впечатлили? – спрашивает Хадсон.

Он произносит это скучающим тоном, как будто ему нет до нее никакого дела, но по его лицу заметно, что он внимательно следит за каждым ее шагом. И что он тоже гадает, сказала она это наобум или ей действительно известно то, чего она знать не должна.

– Разве это не очевидно? – Она поднимает руку и начинает загибать пальцы. – Во-первых, алчность всегда побеждает. Во-вторых, верности не существует.

Она делает секундную паузу, чтобы ее слова обрели вес, но Хадсон только поднимает бровь.

– А как насчет третьего принципа? Ты что, забыла его, или не умеешь считать до трех?

Его язвительный тон заставляет меня призадуматься. Я уже несколько месяцев не слышала у него такого тона – с тех самых пор, как он перестал пытаться скрывать от меня свои чувства, – и это заставляет меня внимательно присмотреться к девушке. Я понятия не имею, кто она, но она здорово взбесила Хадсона, и он снова включил все свои защитные механизмы.

Взглянув на Джексона, я вижу, что он тоже это заметил и что он так же озадачен, как и я. Но потом девица говорит:

– Считаю я отлично. Может, ты спутал меня с младшеньким братцем?

У Джексона делается оскорбленный вид – и немудрено, – но прежде, чем он успевает возразить, она продолжает:

– Третий принцип – самый очевидный и первый, которому меня научил наш