в своей публикации «Гитлер о Пилсудском: «Воспитатель народа» напоминает, что в первый же день оккупации Кракова «по приказу Гитлера германский командующий генерал Вернер Кёнитц отправился в бывший королевский замок на Вавель и возложил венок к гробу маршала Пилсудского в крипте под башней Серебряных колоколов. Затем перед криптой был выставлен немецкий почетный караул».

Но было и еще кое-что. Уже в Варшаве. После взятия польской столицы и принятия триумфального парада на Алеях Уяздовских — на главной улице в Варшаве — 5 октября 1939 года единственным местом, которое глава Третьего рейха возжелал посетить, стал Бельведер, бывший резиденцией Пилсудского при жизни маршала. У входа в дворец был выставлен почетный караул немецких солдат. В специальном коммюнике для прессы по этому поводу, процитированном Войцехом Вихертом, говорилось, что фюрер «задержался в кабинете великого умершего, который принес своему народу тот мир, который люди, присвоившие власть после него, так позорно проиграли». По мнению Войцеха Вихерта, всеми это было интерпретировано как отдание чести памяти польского маршала. Примечательным в этом же смысле стало и то, пишет этот автор, что после гитлеровской оккупации, несмотря на удаление «всяких знаков польскости или национальных символов, портреты Пилсудского в школах и публичных местах были оставлены». Похоже, Гитлер искренне верил, следуют далее слова Войцеха Вихерта, что если бы жив был Пилсудский, «не дошло бы до конфликта с Польшей», которая, наоборот, могла быть «привлечена к антибольшевистскому крестовому походу».

Насколько это было реально? Хорошо известно, что в предвоенной Речи Посполитой было много тех, кто готов был идти в ногу «хоть с дьяволом, но против русских», как высказался на сей счет популярный в Польше историк-германист, профессор познаньского Западного института Станислав Жерко. В пользу этого говорят и не являющиеся секретом сожаления многих современных польских историков и политологов, что тот «совместный поход» не состоялся. Дескать, в таком таком случае германский фюрер Гитлер и польский главком маршал Рыдз-Смиглы, стоя на Мавзолее, принимали бы победный парад на Красной площади в Москве, ибо в случае соединения германских и польских военных ресурсов Советы удара не выдержали бы. При подобном развитии событий «Польша была бы одной из главных создательниц — наряду с Германией и Италией — объединенной Европы со столицей в Берлине и с немецким языком в качестве официального».

Долгие годы выразителем подобных сожалений был варшавский профессор Павел Вечоркевич. Однако еще ранее другой польский историк Ежи Лоек тоже неоднократно писал, что его стране надо было выступить на стороне Гитлера, как это сделал Муссолини, в результате Польша оказалась бы даже в более выгодном положении, чем Италия. Ни Лоека, ни Вечоркевича не смущало то, что гитлеризм как явление осужден международным трибуналом и международным сообществом, а также то, что такими своими суждениями они, по сути, сожалеют, что часть ответственности за страшные нацистские преступления во время Второй мировой войны, включая холокост, газовые камеры, не легла и на польское сознание. Подобное имеет место быть в Речи Посполитой до сих пор. Как засвидетельствовали опросы, результаты которых опубликованы еще в июне 2017 года на сайте superhistoria.pl, до 60 процентов поляков ответили, что перед Второй мировой войной Польше следовало пойти на союз с Германией. Правда, не все на Висле согласны с Павлом Вечоркевичем. Варшавский публицист Богдан Пентка уверен, что, «если бы Польша в 1939 г. начала мировую войну в качестве сателлита III Рейха, то в 1945 г. не имела бы не только восточных земель, но и западных, а, возможно, ее и вовсе не было бы».

Видимо, не будет ошибки, если поправить пана Богдана и сказать, что не возможно, а скорее всего Польши не было бы. Рольф-Дитер Мюллер приводит в своей книге выдержку из «Плана боевых действий на Балтике», составленного в апреле 1939 года генерал-адмиралом Конрадом Альбрехтом, командовавшим во время Польской кампании военно-морскими силами Рейха. Из плана следовало, что «наивысшая цель германской политики видится в том, чтобы охватить всю Европу от западных границ Германии до европейской части России включительно и подчинить ее военному и экономическому руководству держав Оси». После того, как такая цель будет достигнута, «под руководством держав Оси наряду с этой объединенной и автаркической Центральной и Восточной Европой окажутся a) вся Британская империя, b) Франция с колониальной империей, c) Северная и Южная Америка, d) азиатская часть России, e) азиатские страны желтой расы…» При таком развитии событий вряд ли Гитлер терпел бы под своим нацистским локтем какой-то кусок территории, где его обитатели продолжали бы жить по собственному усмотрению, а ради них в план «Ост» фюрер внес бы исключение. Было бы иное.

Маршал Пилсудский теперь пребывал бы в одном ряду с итальянским дуче Бенито Муссолини, венгерским диктатором Миклошем Хорти, румынским кондукэтором Йоном Антонеску. Притом значился бы правофланговым сподвижником Гитлера. Ведь тот же Муссолини лишь в 1939 году приступил к союзу с Рейхом, поначалу не соглашаясь с аншлюсом Австрии, называя Германию страной варваров, а Гитлера — свирепым и жестоким существом, напоминающим предводителя гуннов Аттилу. Мадьярский правитель Миклош Хорти тоже только в 1939 году примкнул к Антикоминтерновскому пакту. Румынский маршал Йон Антонеску присоединился к нацистскому блоку в ноябре 1940‑го. Первой же и с самого начала твердой опорой нацистского фюрера в Европе стал польский Начальник с верной ему командой. Гитлер имел достаточно оснований для демонстрации своего почтения польскому маршалу. Так что не будет особого преувеличения, если сказать, что в судьбоносном смысле в день кончины Пилсудского в мае 1935 года повезло повезло и Польше, и ему самому. Доживи польский маршал до 1939‑го и стань соратником Гитлера, не высились бы теперь памятники ему на площадях Варшавы и других городов Речи Посполитой, не значился бы он одним из главных польских героев.

Конечно же, сам маршал никак не стремился к подобному результату, начиная большую игру с амбициозным германским ефрейтором. В принципе, с межвоенной Речью Посполитой произошло то, чего в глубине души опасался сам польский Начальник, идя на подписание декларации с Германией и тем самым ослабляя отношения с Францией. Как утверждал Ян Цялович в книге «От Костюшко до Сикорского», в беседе с одним из своих генералов маршал заметил: «Мы сидим на двух стульях, но это не может продолжаться долго. Нам только нужно знать, с какого мы упадем сначала». Сперва расчет в Варшаве делался на то, что сидеть надо на польском и французском, затем — на польском и немецком. На всякий случай в политической сторонке стоял и советский табурет, но только для видимости. Выученик маршала Юзеф