а вскоре завязал бои у Кобрина — почти в полусотне километров восточнее. На столь неожиданное развитие событий в польско-германской войне отреагировали и в СССР. На следующий день после первой атаки подразделений вермахта на южные окраины Варшавы — 9 сентября — И.В. Сталин позвонил первому секретарю ЦК Компартии Белоруссии П.К. Пономаренко и распорядился вместе с главой правительства республики К.В. Киселевым немедленно прибыть в Москву, чтобы «включиться в работу по разработке наших первоочередных задач в подлежащих освобождению западных областях УССР и БССР» — так об этом впоследствии вспоминал Пантелеймон Кондратьевич. Назавтра оба они были уже в столице Советского Союза. В тот же день Белорусский особый военный округ был преобразован в Белорусский фронт, а Киевский особый военный округ — в Украинский фронт.

Поздней ночью с 16 на 17 сентября польский посол в Советском Союзе Вацлав Гжибовский был приглашен к В.М. Молотову, который заявил ему, что «польское государство и его правительство фактически перестали существовать», а оставленная без руководства Польша «превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР». В такой ситуации «советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам, а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения». Исходя из сложившегося положения «советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Белоруссии, Западной Украины». Вацлав Гжибовский не смог ответить на вопрос В.М. Молотова, где на момент их беседы находится польский министр иностранных дел Юзеф Бек. Послу, как и советскому наркому, было известно лишь то, что все высшее польское руководство стремится к польско-румынской границе, к городу Коломыя. Еще 14 сентября оно направило в Бухарест запрос на разрешение пересечь эту границу. Румынское правительство дало такое согласие. Поход Красной армии, начатый 17 сентября 1939 года и в белорусском народе именуемый освободительным, в нынешней Речи Посполитой предпочитают называть ударом в спину. Однако фактически никакой польской спины уже не было, преодолеть 300 километров до Бреста и Белостока за пять дней советским частям можно было только в условиях военной пустоты и практически полного отсутствия сопротивления наступающим красноармейцам. Польская армия осознанно устремлялась в сторону Румынии, в ее авангарде шло ее высшее командование и руководство страны.

Приключение, о многом говорящее о ситуации тех дней, произошло 17 сентября с Верховным главнокомандующим вооруженными силами Речи Посполитой Эдвардом Рыдз-Смиглым. Из Коломыи, в которой, говоря словами Дариуша Балишевского, маршалу окончательно «стала понятной драматическая реальность», польский главком выехал в сторону пограничного перехода через реку Черемош, ведущего на румынскую сторону. Однако на мосту его автомобилю неожиданно преградил путь главный квартирмейстер правительства полковник Людвик Боцяньский, знакомый и самому главнокомандующему польского войска. Маршал вышел из авто и спросил, в чем дело. «Речь идет о чести армии», — ответил полковник. Вместо ответа Рыдз-Смиглы твердой рукой отодвинул Боцяньского с дороги. Тогда полковник вытащил пистолет и выстрелил… себе в грудь. После минутной растерянности главком приказал положить тело офицера в одну из машин и двигаться через Черемош. Уже в Румынии оказалось, что Боцяньский жив — пуля прошла рядом с сердцем. В дальнейшем их судьба сложилась так, что Людвиг Боцяньский прожил еще 31 год, а Эдвард Рыдз-Смиглы — только два. Как пишет польский историк Владислав Побуг-Малиновский, президент Польши Игнацы Мосьцицкий был сильно удивлен, увидев маршала на румынской территории, ибо буквально накануне тот уверял его, что останется с армией. Тягостное впечатление поступок главнокомандующего произвел и на польских офицеров. Раздавались голоса с требованиями расстрелять Рыдз-Смиглого, потому довольно часто менялось место его обитания в Румынии. Затем он перебрался в Венгрию. Польская журналистка Марта Тыхманович одну из своих публикаций на эту тему с горькой иронией назвала вполне однозначно: «Бравурное бегство командующего борющейся Польши».

Справедливости ради надо сказать, что подобным образом поступали далеко не все в польской армии. Начавшаяся 9 сентября «Битва на Бзуре» длилась почти две недели. В ней с обеих сторон участвовало ней почти три десятка дивизий и бригад. Упорное польское сопротивление в некоторых регионах Речи Посполитой все-таки поломало кое-какие планы нацистского фюрера, который полагал, что «польская кампания могла бы закончиться в течение одной недели». По одному из утверждений того же Рольф-Дитер Мюллера, фюрер надеялся, что «если бы польская армия капитулировала после непродолжительного сопротивления, то в условиях пассивности или нейтралитета Запада Гитлер был бы в состоянии оккупировать всю территорию Польши и получить тем самым благоприятную возможность для стратегического развертывания против СССР». Кроме того, он рассчитывал и на создание в Польше нового правительства, с которым мог бы заключить «договор о сотрудничестве, как это стало возможным спустя девять месяцев с правительством маршала Петена в побежденной Франции». Из сказанного Рольфом-Дитером Мюллером вытекает, что при таком стечении обстоятельств оккупация всех входивших во вторую Речь Посполитую территорий приобрела бы юридически оформленный характер, а это стало бы весьма важным нюансом для Гитлера. При подобном развитии событий, иронизирует немецкий историк, «что могла значить для него пустая бумажка договора с этим «чертовым» Сталиным!» Как развивалась бы ситуация дальше, нынче можно только гадать.

Теперь в Европе часто повторяются слова Молотова, заявившего послу Гжибовскому, что Польша является уродливым детищем Версальского мира, что она к 17 сентября 1939 года перестала существовать. Однако и здесь тогдашнему главе советского правительства было с кого брать пример. Уточним два момента. Во-первых, Молотов продублировал то, что маршал Пилсудский в свое время именно так говорил о Чехословакии. Во-вторых, еще в 1936 году, отвечая на вопрос, почему Польша не сочла нужным выступить в защиту Эфиопии, подвергшейся итальянской оккупации, министр Бек отрезал, что такого государства больше нет. Повторяя подобного рода словесные обороты, советский нарком фактически давал понять польским политикам, что они напоролись на то, за что сами боролись, что падение их страны является результатом их собственных усилий. Притом весьма быстрым результатом, ведь в самом деле ни в Европе, ни в Советском Союзе «никто не мог думать, что Польское государство обнаружит такое бессилие и такой быстрый развал». По сути, В.М. Молотов подводил Вацлава Гжибовского к выводу Ллойд Джорджа, который тогда же сказал, что «Польша заслужила свою судьбу».

Отмечены были те дни и двумя жестами, сделанными главой нацистского Рейха. Как раз 6 сентября, в тот день, когда польский главком покидал Варшаву, немецкий вермахт занял Краков — древнюю столицу Польши, усыпальницу ее королей и других знаменитых поляков, включая выдающихся поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого. Современный польский германист Войцех Вихерт