тело его не было найдено. Этот факт непосредственно отражен в повествовании книги Исаии (Ис 14, 18–19). В победной песни книги Исаии Саргон, в агитационной литературе изображавший себя как могущественного, мудрого и справедливого царя, рисуется как нечестивец и разрушитель, чья смерть привела в ликование все страны Ближнего Востока: «Ты произнесешь победную песнь на царя Вавилонского и скажешь: как не стало мучительства, пресеклось грабительство! Сокрушил Господь жезл нечестивых, скипетр владык, поражавший народы в ярости ударами неотвратимыми, во гневе господствовавший над племенами с неудержимым преследованием. Вся земля отдыхает, покоится, восклицает от радости. И кипарисы радуются о тебе, и кедры ливанские» (Ис 14, 4–8).

По мнению многих исследователей, в стихах Ис 14, 12–14 Сар-гон уподобляется мифологической фигуре мятежника, претендовавшего на верховную власть в мире богов – Хелелю бен Шахару «Сияющему сыну Зари», очевидно обожествленной планете Венера. Желание Хелеля сесть «на горе в сонме богов, на краю севера» и уподобиться Всевышнему имеет параллели в угаритском мифе об Аттаре, который пытался занять престол Баала во время его пребывания в царстве мертвых[466]. Аналогии библейского повествования с данным мифом представляются недостаточно полными: Аттар в нем не рисуется в качестве мятежника, он пытается воцариться с разрешения остальных богов, затем он сам отказывается от власти в божественной сфере и становится царем на земле. По этой причине многие исследователи полагают, что текст Исаии отсылает к другому варианту этого ханаанского мифа, главный герой которого, отождествляемый с планетой Венера Хелель бен Шахар, пытался узурпировать трон верховного божества, однако потерпел поражение[467]. Подобная аналогия могла возникнуть у пророка по причине претензий ассирийских царей, считавших себя представителями Ашшура на земле, на всемирное господство.

Несмотря на то, что Ассирия пала в 612 году до н.э., ее имперское наследие сохранилось и, более того, было увековечено в идеологиях последующих мировых империй. По мнению канадского историка П.-А. Буле «долговременным ассирийским вкладом было создать неотменимый факт империи и так глубоко укоренить его в политической культуре Ближнего Востока, что ни одна альтернативная модель не могла бросить ему успешный вызов фактически до эпохи Современности»[468]. Примечательно и то, что ассирийские претензии на универсальную власть были основаны на религиозных представлениях о необходимости расширения области господства Ашшура и его земного представителя – ассирийского царя. Аналогия с имперским джихадом, характерным для периодов экспансии Халифата и Османской империи, в данном случае просто бросается в глаза и позволяет разглядеть за исламскими обоснованиями военно-политической экспансии старую ассирийскую политическую парадигму, дожившую до эпохи Нового времени.

Идея универсальной империи получила дальнейшее развитие в эпоху Персидской империи, впервые сделавшей умозрительный идеал всемирной империи близким к осязаемой реальности. Наскальная надпись Дария из Накши-Рустама гласит: «Я Дарий, царь великий, царь царей, царь многоплеменных стран, царь в этой земле великой далеко [простирающейся], сын Виштаспы, Ахеменид»[469]. После македонского завоевания Персидской империи титулы и ха-ern. 8 (1949). P. 72–83; Oldenburg Ulf. Above the Stars ofEl: El in Ancient South Arabic Religion // Zeitschrift für die alttestamentliche Wissenschaft 82 (1970). P. 187–208.

рактеристики, ранее характерные для вавилонских и персидских царей, автоматически переносятся на Александра Македонского. Так, в вавилонских источниках Александр именуется «царь мира и царь стран»[470]. Впоследствии указанные претензии и титулы были унаследованы Селевкидами, считавшими себя наследниками власти вавилонских и персидских царей. Универсальный характер власти эллинистических царей находит яркое выражение и в имперской иконографии, в первую очередь в последовательной ассоциации царя с Солнцем и в его изображении в окружении звезд и в короне из солнечных лучей[471]. В Риме идея универсальной империи получила распространение начиная со II века до н.э. Ее первым пропагандистом был греческий историк Полибий, полагавший, что всемирное владычество должно стать логическим завершением римской экспансии. Уже в это время наименование римлян «господами мира» κύριοι της οικομένις становится общим местом греческой риторики. Упоминания о предназначенном римлянам богами всемирном владычестве встречаются у таких авторов как Вергилий, Плиний Старший, Тит Ливий. В качестве обоснования всемирного владычества Рима приводились такие аргументы как моральные добродетели римлян, совершенство римских законов и государственного устройства и, что представлялось большинству авторов наиболее важным, – необходимость установления всеобщего мира и спокойствия, которые станут возможны только после объединения всей Ойкумены под властью Рима (Pax Romana).

Имперская идеология, активно развивавшаяся еще в языческое время, получает новые аргументы в свою пользу с распространением монотеистических религий. Первым автором подобного синтеза стал Евсевий Кесарийский, по мысли которого Римская империя была избрана Богом для всемирного господства, целью которого является достижение всеобщего мира и распространение христианской веры. Как отмечает голландский историк Р. Струтман, «идеал объединенного мира стал особенно притягательным, когда соединились империализм и монотеизм. После Константина римский император, византийский басилевс и арабский халиф могли претендовать на то, чтобы быть уникальными земными представителями единственного универсального божества»[472]. В Византии «император мыслился только как Вселенский, как глава Ойкумены, отец “семьи государств и народов”. Уже в IV веке н.э. обычным стало такое обращение к христианскому императору: “Господь земли и моря, и людей всякого народа и рода” <…> Краеугольным камнем византийской политической мысли было учение о единой христианской империи и вселенском императоре – Наместнике Христа на земле. Василевс должен был восприниматься как наместник Христа, единственный в мире получивший власть непосредственно от Христа»[473]. Об аналогичных претензиях омейядских халифов и османских султанов мы уже говорили в предыдущей главе. На Западе с ними могут быть соотнесены претензии императоров Священной Римской империи и Римских пап, долгое время боровшихся между собой за роль «универсального монарха» христианского мира.

Претензии мировых империй на универсальность были неразрывно связаны еще с одним характерным для них качеством – военным характером империй, заявленным уже на идеологическом уровне. Потенциальная универсальная империя должна непрерывно расширяться военным путем, пока что она не достигнет пределов обитаемого мира. Впервые мы находим последовательное идеологическое выражение этой идеи в Ассирии, где царь во время коронации обязывался расширять владения Ашшура. Великий поход Александра Македонского сделал образ великого завоевателя своего рода парадигмой эллинистической культуры. Царства диадохов, основанные генералами Александра, были крайне воинственными государствами, в идеале ставившими своей целью непрерывную военную экспансию. Воинственность диадохов и их претензии на божественное происхождение побудили еврейских авторов эпохи эллинизма отождествить их с исполинами – чудовищными порождениями земных женщин и падших ангелов[474]. В книге Даниила четвертый зверь, обозначающий Греческое царство, также описывается как агрессивная и всеразрушающая сила: «Вот зверь четвертый, страшный и ужасный, и весьма сильный; у него большие железные зубы;