подражание бесконечных божественных благодеяний человечеству. Риторы стремились цитировать и повторять старые образы особых отношений между правителем и Богом <…> Хотя представление о священной власти было повсеместным в византийской имперской пропаганде, степень божественности разнилась от речи к речи. После 1261 года панегиристы Палеологов делают особенно сильные утверждения о божественности императора, даже в преувеличенных выражениях утверждая, что он участвует в божественной сущности»[462].

Византийские императоры наследовали и религиозные полномочия римских императоров. Как известно, римский император был одновременно pontifex maximus, верховным жрецом римской государственной религии. Соответствующим образом император в некотором смысле стал главой Церкви. Уже Евсевий Кесарийский характеризует императора Константина как внешнего епископа Церкви. Власть императора над Церковью в некотором отношении превышала власть патриарха, который получал свою власть от императора[463]. Со времен Константина церковные соборы созывались по решению императора, императоры председательствовали на соборах и, в конечном счете, определяли их решения. Как отмечает Дж. Б. Бьюри «канонические постановления, прошедшие на Соборах, не становились обязательными, пока они не были утверждены императором; императоры издавали эдикты и законы относительно чисто церковных дел совершенно независимо от Соборов»[464].

Римско-византийская модель сакрализации императорской власти в конечном счете стала образцом для многих последующих государств – Халифата, Священной Римской империи, Османской империи, Российской империи и многих других государственных образований. В этом смысле мы можем сказать, что сакрализация власти, являющаяся ярчайшим проявлением гордыни земных царей, претендующих на божественные полномочия, продолжала жить в преемниках Рима вплоть до их исторического падения. Сначала эпоха Просвещения и последовавшая за ней Французская революция, а затем всемирные революционные потрясения XX столетия означали десакрализацию власти, разрушение институтов, в той или иной степени воспринимавшихся как священные. Пользуясь терминологией Макса Вебера можно говорить о том, что в XVIII-XX веках происходил глобальный процесс смены структур традиционного господства структурами легального господства, переходным периодом между которыми зачастую становились неустойчивые структуры харизматического господства революционных или контрреволюционных диктаторов. Таким образом, традиционные структуры власти, основанные на сакральности и авторитете, но по сути глубоко авторитарные и иррациональные, в исторической перспективе постепенно сменяются более рациональным и гуманным легальным господством, основанным на разумной природе человека. Воцарение Сына Человеческого вместо символизируемых чудовищными животными мировых империй может служить прекрасной символической иллюстрацией этого процесса. Примечательно, что идеология сакрализации власти, характерная для большинства когда-либо существовавших мировых империй, была последовательно осуждена уже авторами библейских книг. Правители, претендовавшие на божественное происхождение своей власти, в Библии последовательно уподобляются мифологическим фигурам мятежников и чудовищ, пытавшихся узурпировать полномочия богов. В книге Исаии вавилонский царь уподобляется мятежной утренней звезде, Хелелю бен Шахару (Ис 14), в книге Иезекииля царь Тира сравнивается с Адамом, возжелавшим уподобиться Богу (Иез 28), в книге Даниила мировые империи сопоставляются с чудовищной армией Тиамат, пытающейся свергнуть владычество богов (Дан 7). Таким образом, претензии авторитарных, тиранических и иррациональных систем на сакральность не только не имеют основания, но и являются примером гордыни, «хюбрис», попыткой узурпации полномочий, принадлежащих одному Богу.

Из имперских претензий на божественное происхождение или, по крайней мере, божественную санкцию на свою власть, следует другое проявление гордыни мировых империй – их стремление к абсолютному господству, возможному лишь для Бога, то есть узурпация божественных полномочий. Оно предполагает все большее расширение владений империи вплоть до абсолютного мирового господства. Идея всемирного господства действительно традиционно была важнейшей частью идеологии практически всех имперских государств. Из этой черты идеологии мировых империй непосредственно вытекает еще одно их качество, отмеченное в книге Даниила, – стремление к непрерывной военной экспансии с целью расширить свое владычество до конечных пределов Ойкумены.

Идея универсальной власти монарха была характерна уже для первых монархий Древнего Востока. Так, правивший в XXI веке до н.э. шумерский царь Шульги называл себя «царем четырех стран света» и «богом всех стран». Однако наиболее последовательное и практическое воплощение перечисленные принципы нашли в идеологии и политической практике первой мировой державы Ближнего Востока – Ассирии. Их основными принципами стало всемирное господство бога Ашшура и его представителя на земле в лице ассирийского царя. При этом примечательно, что сам бог Ашшур, не имеющий никаких параллелей в мифологии других семитских народов, на самом деле является обожествленным городом Ашшур, древней столицей Ассирийской державы. Таким образом, Ашшур есть, в некотором смысле, сама обожествленная ассирийская империя. Ш.З. Астер описывает имперскую идеологию Ассирии следующим образом: «Когда во втором тысячелетии Ассирия стала империей, атрибуты Энлиля, традиционного верховного бога шумеро-аккадского пантеона, ассимилировались с образом Ашшура <…> Ашшур стал верховным богом всего пантеона, как Ашшур стал столицей империи. Таким образом, теология Ашшура стала неотделимой от имперской идеологии, обосновывающей ассирийское владычество. На протяжении веков положение Ашшура как главы пантеона использовалось для обоснования имперских претензий на всемирное владычество. Власть Ашшура как главы пантеона не имела географических пределов. Поскольку его владычество идентифицировалось с владычеством Ассирийской империи и ее царя (представителя Ашшура), не существовало страны, над которой не должна была властвовать империя. Практическое применение этой идеологии требовало непрерывного расширения империи, в идеале до тех пор, пока она не станет всемирной. Универсальные претензии империи таким образом являются результатом связи между богом Ашшуром и его представителем (царем). Ашшур почти никогда не упоминается без его представителя, ассирийского царя, и связь между ними является центральной для имперской идеологии <…> Империя описывается как tamšilu (аналог) царства небес или божественной сферы, управляемой Ашшуром <…> Эта параллель между властью царя и Ашшура очевидно произошла из необходимости обоснования имперского господства. Но, будучи однажды сформулирована, эта идеологическая параллель сама по себе создавала идеологический импульс для расширения империи <…> Этот идеологический импульс проявлялся в ритуале коронации, который со времен Среднеассирийского периода (конец второго тысячелетия) и в течение Новоассирийского периода содержал завет расширять землю Ашшура»[465].

Критику этой идеологии мы находим уже в книге пророка Исаии, жившего во времена ассирийского завоевания Израильского царства и осады Иерусалима, столицы Иудейского царства. Так, по мнению Астера, в 10 главе книги Исаии содержится полемика с «письмом Саргона к богам» – агитационным текстом, повествующим о походе ассирийского царя Саргона II против Русы, царя Урарту. Наибольшей остроты критика ассирийской империи достигает в 14 главе книги Исаии. Вопрос об идентичности упомянутого там царя Вавилонского давно вызывает споры исследователей; нам кажется наиболее убедительной его идентификация с ассирийским царем Саргоном II. Как известно, в 710 году до н.э. Саргон завоевал Вавилон, представив это событие как освобождение города от власти халдеев, и короновался в качестве «царя Вавилона». В 705 году до н.э. Саргон погиб во время очередного военного похода в Малую Азию;