Шрифт:
Закладка:
Бог, по мысли авторов библейских книг, всегда является универсальным сувереном, и следование Его законам и послушание Его воле является безоговорочным этическим требованием, адресованным всем людям. В этом смысле суверенная власть Бога, следование данным Им морально-этическим императивам, освобождает человека от власти земных правителей и тиранов. Позднее Иосиф Флавий охарактеризует этот взгляд как позицию зелотов, последователей Иуды Галилеянина, в учении которых он приобрел радикальный и воинственный характер: «Родоначальником четвертой философской школы стал галилеянин Иуда. Приверженцы этой секты во всем прочем примыкают к учению фарисеев. Зато у них замечается ничем не сдерживаемая любовь к свободе. Единственным руководителем и владыкою своим они считают Господа Бога.
Идти на смерть они считают за ничто, равно как презирают смерть друзей и родственников, лишь бы не признавать над собою главенства человека»[481]. Наконец, уже в эпоху раннего христианства автор Апокалипсиса бросает вызов римскому императорскому культу, понимая в качестве единственного императора христианской общины Иисуса Христа[482], который есть истинный dominus et deus (Ин 20, 28), в отличие от присвоившего себе этот титул императора Домициана.
Примечательно, что данный комплекс идей снова сближает древнееврейскую мысль с античной традицией. Так, тему божественных законов, следование которым требуется от человека даже в том случае, если государственный закон угрожает ему за это смертью, мы находим в «Антигоне» Софокла. Антигона, дочь фиванского царя Эдипа и Иокасты, несмотря на запрет царя Креонта, предает земле тело своего брата Полиника, погибшего в междоусобной войне.
Приведенная к Креонту, в ответ на упреки царя в том, что она нарушила его повеление, она отвечает: «Не Зевс его мне объявил, не Правда, // Живущая с подземными богами // И людям предписавшая законы. // Не знала я, что твой приказ всесилен // И что посмеет человек нарушить // Закон богов, не писанный, но прочный // Ведь не вчера был создан тот закон // Когда явился он, никто не знает. // И, устрашившись гнева человека, // Потом ответ держать перед богами // Я не хотела. Знала, что умру // И без приказа твоего, не так ли?» (Антигона, 454–465).
С другой стороны, Царство Божие как актуальная и осязаемая реальность будет явлено только после эсхатологических событий, которых и ожидал автор книги Даниила. Характерно, что в книге Даниила оно не связывается с фигурой, облеченной царскими полномочиями, – ее место занимает Сын Человеческий, олицетворяющий «народ святых Всевышнего». Можно предположить, что главной причиной подобного отрицания представления о личном Мессии со стороны автора книги Даниила было его отрицательное отношение к монархической власти. Он настолько резко и последовательно критикует мировые империи, что возникновение аналогичной еврейской мировой империи не было бы для него установлением предсказанного пророками Царства Божьего. Пятое царство является не одной из частей огромной статуи, а разбивающим ее камнем; оно символизируется не зверем, более могущественным, чем все предыдущие, а человеком, превосходящим зверей разумом и духовностью, а не физической силой. По этой причине вместо традиционной для Древнего Востока картины власти Бога и царя как Его представителя на земле, он рисует картину Бога как всемирного монарха, Его небесного царства как собрания «святых Всевышнего» – ангелов и Его земного царства как «народа святых Всевышнего», к которому и перейдет всемирное доминирование после падения языческих империй.
Как мы уже показали выше, царь Навуходоносор, история которого в книге Даниила стоит в центре учения автора о всемирном суверенитете Бога, является символом человечества. Его впадение в гордыню, повлекшее за собой потерю разума и падение до животного состояния, является метафорой истории человечества, начиная со времен Древнего Востока, находившегося под властью мировых империй. По окончании семи времен «я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне; и благословил я Всевышнего, восхвалил и прославил Присносущего, Которого владычество – владычество вечное, и Которого царство – в роды и роды» (Дан 4, 31). Исходя из предложенной нами метафоры, мы можем заключить, что временем падения имперской власти, символизируемой животным состоянием царя, и возвращения разума к человечеству стали 1917–1918 годы. И эта датировка действительно блестяще соответствует внутреннему смыслу происходивших тогда исторических событий.
Власть мировых империй, основывавших свою легитимность на традиционных религиозных институтах, действительно рухнула в 1917–1918 годах. С уничтожением синодального управления Русской Церковью и ликвидацией института Халифата прекратила свое существование происходящая из римской традиции связь религиозной и политической власти императора. Падение Российской, Австро-Венгерской и Османской империй стало началом исторического процесса крушения всех остальных имперских структур в общемировом масштабе. Попытки Германии, Италии и Японии построить свои собственные колониальные империи столкнулись с объединенным сопротивлением народов мира и потерпели полный крах после поражения стран Оси во Второй мировой войне. Процессы, запущенные революцией в России и победой союзников во Второй мировой войне, вскоре привели к крушению всех колониальных империй в общемировом масштабе. Таким образом, имперские системы, существовавшие на протяжении тысячелетий, в XX веке прекратили свое существование.
Примечательно и то, что события 1917–1918 года оказываются аналогом описанного в книге Даниила возвращения Навуходоносора в человеческое состояние и возвращения к нему разума. Возможно, что происходившее в это время с первого взгляда может, напротив, показаться массовым помутнением разума. Однако нам следует обратиться не к описаниям эксцессов революционных лет (каких в истории человечества было огромное количество), а к сути происходивших тогда событий. Революционные события, произошедшие в XX веке, поставили под вопрос фундаментальные иерархические структуры господства, существовавшие в течение тысячелетий. Господство империй над провинциями и колониями, богатых над бедными, аристократии над народными массами, мужчин над женщинами оставалось само собой разумеющимся для большинства