маститому историку правды русской бросать насмешкой в попытку человека гениального, добросовестного, в действительности вовсе не материалиста? В это ли время, заподозревать гениального представителя естествознания перед толпой, незнакомой с наукой вообще и естествознанием в частности, и давать ей орудие против науки вообще? Ваши доказательства вреда дарвинизма бьют не на мыслительные способности, а на чувства, и чувства глубоко почтенные, религиозные; но разве история не показывала вам случае, когда высокие религиозные чувства, возбужденные, по-видимому, с хорошей целью, вполне мало подготовленной, мало знающей, возбуждали варварские проявления? Разве не этими высшими человеческими чувствами играет католицизм в борьбе со всяким человеческим знанием, со всякой человеческой правдой? Разбить идол пред толпой бывает полезно, еще полезнее доказать суеверие и обман в почитании идола; мне кажется, что, восставая против Дарвина и его учения, вы именно убеждены, что, восстаете против такого идола, являющегося со стороны науки в новом материалистическом учении; вы желаете его разбить перед толпой, показать его ложность, суетность, недостаточность. Это было бы хорошо, если бы то, против чего вы восстаете, имело действительно только значение идола вредного и ложного, и если бы, кроме того, молот, которым вы намереваетесь разбить идола, был сам крепок, и был крепок в ваших руках. И относительно идола вряд ли достигли бы вы цели, если бы для достижения цели ограничились только тем, что надели бы на него смешной колпак, и привесили бы несколько бубенчиков. Но пристало ли серьезному ученому перед толпой одевать философскую попытку в смешной костюм и давать ей в руки ком для бросания в нее? Что если несколько человек от вашей статьи засмеются не над шаткими сторонами частной теории, а над наукой и знаниями вообще: приятен ли вам будет этот результат, как представителю науки?

Как историку теория Дарвина вам не должна бы казаться чем-то случайным, с неба свалившимся знамением нашего времени. Нова только форма некоторых формул, но не нова суть дела. Вам, как и всякому, следившему за холодом знания вообще, даже вне сферы собственно естественных наук, хорошо известно, что весь быстрый прогресс науки, в нынешнем столетии, и в особенности в последнее десятилетие, объясняется тем, что ученые, отбросив предвзятые идеи относительно результатов своих исследований, просто изучают факты, и стремятся найти необходимую последовательность и связь между ними. Порядок и закон найден наукой даже в таких явлениях, которые с первого раза кажутся совершенно случайными, произвольными. Облака, ветры, температура для науки не случайные явления, но подчинены строгим законам. Известная правильность, известный закон замечается в числе рождений, в числе смертности, в числе полов, даже писем, отправленных без адреса, и в числе самоубийств. При таком направлении всех наук, овладеть представляющимися им фактами настолько, чтобы сделать их предметом исследований, предметом мысли, то же стремление должно было развиться и в науках органического мира. Человек, образованный от человека необразованного отличается тем, что в то время, как последний только поражается страхом или восторгом пред каким-либо явлением, не стремясь логические, научно связать наблюдаемое явление с другими ему сродными или сопричинными, первый, т. е. образованный. Ищет смысла явления, его причину, его закон. Если это делает образованный человек, то каждая наука тем более должна искать связи, причинности и законности в тех явлениях, которые составляют ее сущность. И биология подчиняется этому и ищет порядка и закона в своих явлениях. Наука выработала, что небесные тела управляются такими строгими законами, что они доступны цифр и вычислению, их можно предсказывать. Геология, в теории актуализма Лейля, показала, что ход образования земной коры подчиняется тоже правильным, в известном смысле строго математическим законам. Физика и химия на наших почти глазах подвела под формулы все свои главнейшие явления, и сделала их вполне научным достоянием, т. е. достоянием логики, мысли, а не сердечных излияний и умилений. Физиология, когда обратилась к ножу, микроскопу и химии, и позабыла умиляться жизненной силой, стала быстро получать могущество и силу действительного знания, и эта сила увеличивается все более по мере того, как большая и большая часть явлений отходят в область числа, меры, весов и математической формулы. Статистика, с легкой руки Кетле, дает доказательство закона в социальных явлениях, в той сфере, которая кажется совсем случайной, произвольной. Все эти факты вам хорошо известны как историку, изучающему ход развития знания и цивилизации. Поэтому естественно было ожидать, что, основываясь на своем глубоком знании истории, на знакомстве с современным состоянием научного метода, идущего все более и более расширяющимся потоком через все науки, касаются ли они природы или человека, или общества, вы сделаете такое заключение: везде анализ, математический метод, изыскание естественных законов, быстро двинуло знание, и только оно одно сделало его истинным знанием.

До настоящего времени только одна наука об органических формах, только ботаника и зоология, стоят каким-то бельмом в стройном ряду других наук; только в них – что ни форма, то и ответ: не знаю. Только у них – что ни явление, то загадка; у них даже курица сама по себе, а петух сам по себе. Мир, громадные небесные тела, образуются, движутся, изменяются по определенным, величественным по своей простоте законам, доступным не только нашей мысли, но даже нашему вычислению, а всякий гриб, всякая водоросль, всякая блоха в своей истории являются случайностью, необъяснимостью. Очевидно, сказал бы историк, такое отношение науки к органическим телам не нормально, оно вызывается нашим недоразвитием. Но теперь, когда первоначальные науки, необходимые для выяснения явления органической жизни, окрепли, заручились несомненными законами, необходимо должен явиться в науке вопрос и о том, по какому естественному закону связаны друг с другом органические формы, в каком отношении стоят ныне живущие формы к ископаемым, исчезнувшим. Весьма естественно было бы и следующее ваше предсказание, как историка: так как на органические формы можно смотреть или как на появившиеся раздельно друг от друга на земле, или же как на естественно развившиеся одни из других; так как первое начало исключительно до сих пор господствовало в науке, и так как зоология и ботаника его эксплуатировали до дна, и дошли только до ревизской сказки организмов, именуемой систематикой, и в своих попытках выше табели о рангах в классификации не выработали, то естественные науки сделают поворот: они станут разрабатывать иную возможную точку зрения, посмотрим, не будут ли с ней счастливее. Такой поворот тем неизбежнее, что наука и прежде обращалась к этой точке зрения в трудах Ламарка и др. и предчувствовала в ней иной путь, но не могла вступить на него потому, что не было средств пропитания на пути, не было