– Все хорошо, снежная принцесса?

– Все супер. Я хочу перекинуться парой слов с Арией. На рождественском ужине не получилось.

– Конечно, давай. Только ищи ее там, где нет Уайетта.

Улыбаясь, я толкаю его плечом и иду искать Арию. Она стоит под большой елью с полупустым стаканчиком глинтвейна в руках, как будто прячется.

Я встаю рядом с ней:

– Привет.

Ее волосы касаются щеки, когда она поворачивает ко мне голову.

– Ой, привет, это ты. Хорошо провела Рождество? – заметив мою гримасу, она смеется. – Что, не любишь публичность?

– Терпеть не могу, – говорю я, отпивая от яичного пунша, и наблюдаю, как Кейт, которая увлекла за собой дочку и теперь танцует под «Mistle Toe» Джастина Бибера. Гвен пытается отстраниться, но Кейт неподатлива, как тюбик суперклея. – Но, если не считать фотографии в USA Today, все было хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Правда. Мне здесь нравится.

Ариа улыбается, но грустно:

– Да. Я тебя понимаю.

– Я знаю, что ты сказала в канун Рождества, но если бы я спросила тебя, скучаешь ли ты по Аспену, и если бы ты ответила правду, только между нами, каким был бы ответ?

– Ты любишь читать между строк, да?

– О, у меня в этом прирожденный талант.

Она улыбается и снова смотрит прямо перед собой. В ее глазах отражаются искры огня.

– Я бы сказала, что ужасно скучаю.

Она смотрит на Уайетта. Я прослеживаю ее взгляд. Он разговаривает с Ноксом, и его глаза постоянно бегают по площади.

– А по нему? – спрашиваю я. – По Уайетту?

Ариа делает глоток глинтвейна и крепче сжимает стаканчик. На ней перчатки с гербом Гриффиндора. Я решаю, что она мне стала нравиться еще больше.

– Но иногда происходят серьезные вещи, иногда случается настоящее дерьмо, Пейсли, и назад дороги нет. Как бы сильно этого ни хотелось. Иначе просто нельзя.

Рут, Уильям и Кейт приготовили их вчера в столовой, и теперь все красно-золотистые яблоки лежат на камнях вокруг огня, наполняя холодный зимний воздух райскими ароматами.

– Как ты с этим справляешься? – спрашиваю я. Мой взгляд останавливается на Ноксе. – С тем, что приходится отпускать того, кого ты любишь?

Она снимает перчатку и чешет щеку. Ее белые накрашенные ногти оставляют красные следы.

– Сначала никак. Было ужасно. Хуже всего, что я когда-либо чувствовала. Но со временем… – Ариа скребет зимними ботинками по снегу, рисуя крестик. – В какой-то момент я просто позволила себе ощущать боль и подумала: «Пусть будет больно, Ариа. Пусть будет очень больно, так, чтобы никто и ничто больше не могло причинить тебе боль».

– Понимаю.

Она смотрит на меня, и на ее губах появляется намек на улыбку:

– Да. Я так и подумала.

– Почему?

– У тебя такая аура. Смотришь на тебя, и первое, что приходит на ум, – это что тебя сломило жизнью, что тебе досталась нелегкая доля, но при этом ты очень сильная, – я хочу что-то сказать, но Ариа качает пальцем на Нокса. – Странно.

– Что странно?

– Никогда не видела, чтобы у него было такое выражение лица, когда он кого-то ищет.

Я смотрю на Нокса. Он вертит головой во все стороны, осматривая площадь, пока не находит нас, и его лицо озаряется улыбкой.

Ариа мягко улыбается:

– Я знаю Нокса всю свою жизнь и никогда не видела, чтобы он смотрел на кого-то так, будто только что понял, что любовь действительно существует, – в музыкальном автомате играет «Rockin’ Around the Christmas Tree», и Ариа нежно улыбается. – Иди к нему, пока он не подошел и не привлек внимание Уайетта. Я этого сегодня не вынесу.

Я колеблюсь. Мне неловко оставлять ее одну под этой грустной елью.

– Пойдем со мной.

Она склоняет голову. Снег падает с шишек над нашими головами прямо ей на шапку.

– Через минуту. Мне нужно еще глинтвейна, чтобы мой организм согласился находиться в одном радиусе с Уайеттом.

– Хорошо.

Я иду к остальным. Леви широко улыбается мне через плечо Эрина, которого он крепко обнимает сзади. Они делят печеное яблоко на бумажной тарелке рядом с костром. Гвен добирается до меня раньше, чем я добираюсь до Нокса. Она буквально скачет по снегу и останавливается, впиваясь пальцами в мою руку.

– Я уж думала, ты сбежала.

– С чего бы?

– Не знаю. Обязательно попробуй печеные яблоки. Они такие вкусные, – она берет у меня из рук пустой стаканчик из-под пунша, ставит его на снег и тянет меня к огню. Двумя пальцами в перчатке она скатывает яблоко с камней, расставленных по кругу вокруг костра, на бумажную тарелку, раздавливает его пластиковой вилкой, которая уже опасно обуглилась, и с восторгом протягивает мне. Честно говоря, выглядит это не очень аппетитно, но пахнет божественно, так что я пробую и прямо-таки таю. Это так вкусно, что просто невыносимо.

Нокс смеется:

– Чего бы я только не отдал за то, чтобы ты смотрела на меня, как на это яблоко.

Нокс протягивает мне фужер с шампанским. Я быстро запихиваю в рот еще несколько кусочков печеного яблока, обжигая при этом язык, но оно того стоило, и отдаю тарелку Гвен. Она ставит ее обратно на камни и берет фужер шампанского с тележки, стоящей у огня.

– А может, тебе стоит купить себе парфюм с ароматом печеного яблока? Тогда я смогу так на тебя смотреть. И все время нюхать.

– Ты и так все время меня нюхаешь.

– Вовсе нет.

Он целует меня в висок:

– Ладно. Убеждай себя дальше.

Перед нами появляется рука Уильяма, и прежде, чем я успеваю понять, что он делает, он толкает нас спиной. Он так поступает со всеми. Он кружит вокруг костра с вытянутыми руками, отталкивая всех назад.

Эрин поднимает бровь:

– Что это значит, Уилл?

У Уильяма очень сосредоточенный вид. Огонь освещает каждую морщинку на его лице, когда он обходит всех, и, надо сказать, при этом он чем-то напоминает жуткую версию Румпельштильцхена.

– Не подходите к огню ближе, чем на метр. Иначе обожжетесь.

Рут вздыхает:

– Уилл, я тебя умоляю.

Он качает головой, выражение его лица непреклонно.

– Никаких исключений. Важно, – хрип, – чтобы никто, – хрип, – не поранился. Х Р И П.

Уайетт поднимает ногу с веселым блеском в глазах и толкает ее взад-вперед, все ближе и ближе к огню. Уильям замечает это и бежит к нему, и Уайетт останавливается, но как только Уилл отходит, он начинает делать это снова. Это выводит старика из себя, он снова бежит по снегу к Уайетту, как Умпа-Лумп, а я смеюсь так сильно, что зарываюсь лицом в куртку Нокса. Когда я снова