– Пейсли, хватит. Пожалуйста. Мне нужна ты.

– Ты можешь умереть, черт возьми!

– Я могу умереть и в том случае, если неудачно прыгну.

– Да, вот именно, и это однажды случится, если ты будешь пичкать свое тело запрещенными веществами! – я делаю глубокий вдох и беру его за руки. – Нокс, прошу тебя. Прошу. Я умоляю тебя, кончай с этой дрянью.

– Папа…

– Ой, перестань. Перестань оправдываться папой, Нокс. Ты больше не ребенок, который не может самостоятельно решать, как ему жить. Твоя мама умерла, и это ужасно, правда, ужасно. Но ты не можешь провести остаток жизни, пытаясь отвлечь отца. Вы должны с этим разобраться. Вы оба. И вы никогда этого не сделаете, если твой отец будет отвлекать себя, живя твоей мечтой, а ты будешь отвлекать его, живя мечтой отца, лишь бы не мучиться со своими мыслями.

Нокс стоит прямо, с таким видом, будто у него судороги по всему телу, а затем обмякает, как сдувающийся воздушный шарик. Он опускается на пуф у подножия кровати и зарывается лицом в руки.

– Нокс, – говорю я, на этот раз тихо, ласково, осторожно. Я сажусь рядом с ним и кладу руку ему на спину.

Он тяжело дышит, как будто устал, как собака, и проводит пальцами по волосам, прежде чем наклонить голову и посмотреть на меня снизу вверх.

– Ты права. Я знаю это, Пейсли, я все это знаю. Из-за этого я чувствую себя просто отвратительно, мне хочется все отменить и купить книги для учебы, зарыться в них с головой и читать, пока на улице не стемнеет и мне не придется щуриться в тусклом свете ночника. Я очень хочу, но не могу, понимаешь? Просто не могу, потому что не знаю, как. Как мне заставить папу понять? Как мне пережить его разочарование, если я заберу единственную его радость с тех пор, как умерла мама? Как я могу радоваться, когда единственный родитель, который у меня остался, мучается? Как?

– Если ты просто поговоришь с ним, он поймет, Нокс. Он твой отец, он любит тебя и поймет.

Взгляд Нокса устремляется на меня. Зрачки у него широкие, зеленый цвет вокруг них совсем не такой яркий, как мне нравится. Затем он качает головой:

– Я не могу. Когда я перестану принимать стероиды, мне придет конец. У меня будет гормональный дисбаланс, снижение работоспособности, потеря мышц. Я так не смогу подготовиться к чемпионату мира.

– Ты можешь снизить дозу, – говорю я. – Конечно, не надо резко бросать. Увеличь интервал, а когда дойдешь до семи дней, постепенно снижай дозу. Есть еще блокаторы эстрогена. Ты справишься, если захочешь.

Нокс хмуро смотрит на меня.

Я пожимаю плечами:

– Я знаю нескольких спортсменов из Миннеаполиса, которые принимали допинг, а потом прекратили. Нет ничего сложного в том, чтобы снижать дозу и продолжать выступать.

Он глубоко вздыхает:

– Пейсли, что ты хочешь от меня услышать? «Круто, зашибись, так и сделаю»? Я не могу тебе этого сказать. Прости, правда, может быть, у нас это получится, но сейчас я не могу этого сделать.

Может быть, это начало. Безусловно. Но я все равно не могу сдержать гнев, когда вижу, как Нокс рискует своим здоровьем ради того, чего он даже не хочет. Я убираю руку с его спины и впиваюсь пальцами в свои бедра, оставляя на светлой коже красные полумесяцы.

– Эй, – Нокс хочет взять меня за руку, но я встаю, чтобы собрать вещи и одеться. Он поворачивается ко мне лицом, садится на раму кровати и опирается на нее одной рукой. – Пейсли, пожалуйста, не злись.

– Все в порядке, – говорю я, натягивая толстовку на голову. – Все нормально. Просто… Просто это выводит меня из себя, понимаешь?

Он поджимает нижнюю губу, а потом выпячивает ее обратно, затем кивает:

– Конечно. Я понимаю.

Это все, что он говорит. Просто: «Я понимаю». Не: «Мы с этим справимся. Будь рядом со мной, когда я буду через это проходить. Я хочу покончить с этим дерьмом».

Узел в моем животе растет, расползается и судорожно сжимается. На самом деле я не хочу уходить. Я хочу стоять тут и кричать на него, а затем поцеловать. Я хочу хорошенько его встряхнуть, а потом сесть на него и почувствовать, как его губы скользят по моей шее.

Я не хочу на него злиться, но злюсь, и пока я не продолжила его упрекать, загонять его в угол, давить на него и наседать, я лучше уйду.

Иббиди-боббиди-бу

Пейсли

Я прыгаю тройной аксель и приземляюсь на четвереньки. В седьмой раз. Я ногтями царапаю лед и бью коньком по бортику. Я избегаю взгляда Полли, потому что и так знаю, какими взглядами она меня одаривает все утро. Сегодняшняя тренировка – полная катастрофа.

Коньки тормозят, и мне в руку летит лед. Гвен подъезжает и помогает мне подняться:

– Если ты продолжишь в том же духе, Харпер останется без работы.

Я вытираю ладони о тренировочное платье:

– Что?

Гвен идет рядом со мной шагом чоктау: вперед, на внешнем ребре правой ноги, назад, на внутреннем ребре левой, а потом продолжает ехать нормально и смотрит на меня:

– Я имею в виду, это работа Харпер – срывать прыжки. Что с тобой, Пейсли?

На самом деле я должна отрабатывать свою программу, пока не буду уверенно прыгать аксель, но хорошо сделать перерыв и поездить с Гвен шагом чоктау. Это легко.

Я отодвигаю воротник тренировочной куртки и чешу шею:

– У нас с Ноксом вчера возникли небольшие… разногласия.

– Из-за чего?

Я не могу ей рассказать. Мне бы хотелось просто с кем-нибудь это обсудить, но не в этом случае.

– О его будущем.

Мы рисуем дугу вокруг Эрина и Леви, которые пробуют тодес. Эрин почти лежит на льду, раскинув руки, его держат руки Леви, пока они крутятся вокруг собственной оси.

– Ты всегда такая загадочная, когда тебе плохо. Никогда не получается выудить из тебя хоть крупицу информации.

Прежде чем я успеваю ответить, по залу разносится голос Полины:

– Пейсли, чем ты там занимаешься? Аксель тебе не скажет спасибо, если ты будешь просто прогуливаться по льду!

Я вздыхаю, бросаю на Гвен извиняющийся взгляд и выполняю поворот «моухок» – смену ноги с переднего внешнего ребра на внутреннее внешнее ребро, чтобы выйти спиной на аксель. Мне удается сделать двойной, но у Полли совершенно не довольный вид, и я знаю, что у нее есть