– Когда как. В остальных случаях выручает капрал, сталь и искрица.

Руш воткнула левую ногу в длинный старый сапог. Я не нашел ни одного правильного вопроса, ответа или слов поддержки.

– Кстати. – Тот, кто быстро раздевается, запрыгивает в одежду с таким же рвением. – Держи.

Свеча почти погасла. По столу покатились монеты – блестели, как серебро.

– Это еще зачем? – я чуть не поперхнулся.

– Забыл? Я проспорила. Год назад.

– А. А-а, – я почесал щеку. Сдул кусочек пера, чуть не попавший в нос. – Я уже и забыл.

Руш зафыркала на выдохе:

– Трахаешься ты так себе, за такое денег не дают.

«Попробуй-ка прояви свои таланты, когда тебя постоянно кладут на лопатки и не дают пошевелиться». – Я снова подумал о Сьюз. И сколько можно злиться?..

По полу покатилась бутылка. Руш поймала ее. Залила в себя остатки вина и добавила, подумав:

– Но я бы повторила.

Возможно, это должно было меня утешить, но я и не горевал. И почему я ее не прогнал?

Обычно ко мне заходили без стука, чтобы что-то потребовать, взять, выпросить. Я, может, впервые почувствовал себя желанным на чужой земле.

– Кстати, о мертвецах. Одевайся.

Не прошло и пары минут, мной вновь пытались заправлять.

– Что?..

– Я говорю про тех, кто погиб, чтобы жили мы. – Руш сказала это беззаботно, но мне стало не по себе. – Как и ты, я провалялась, пока их хоронили. Поднимайся. Надо проститься. Только мертвым положено столько лежать.

Я поперхнулся. Пока все мои победы ограничивались тем, что я хромал раз в день до нужника, а потом лежал и проклинал все на свете.

– Даже не знаю, как сказать. Вообще-то, я едва хожу.

– Хер стоит, значит, и сам встать сможешь, – махнула она рукой. – Давай я поддержу, если что.

Вино успокоилось в крови. Я смотрел, как Руш накидывает стеганку и уже потом – шерстяной плащ.

Именно так и выглядит ошибка.

Покажи слабину – и тебя разденут, обругают, поимеют. А потом потребуют сверх того. Я лежал совершенно разбитый, уставший и снова подмерзший.

«Острые предметы, девушки с острым языком», – от себя никуда не денешься.

– Дьявол, – я закатил глаза. – Через пару дней, быть может…

– Да как с вами, мужиками, говорить надо, чтоб вы не жопой слушали?

Я совершенно не понял, как она столь быстро вернулась к старым манерам.

– Пожалуй, для начала достаточно просто не грубить. – Я приподнялся на локтях и подтянул одеяло выше.

– Брехня, – отмахнулась Руш, еще туже затянув пояс. – Был у меня один умник, с которым я нежничала. Все одно.

Я попытался увести разговор в любое другое русло, лишь бы не вставать:

– Вы спали?

– Конечно. А потом он два дня умирал на моих руках. – Руш уже собрала мою верхнюю одежду и положила ближе, усевшись на краю постели. – Потому что никого не слушал.

В горле запершило то ли от смеха, то ли от тревоги. Я вымученно улыбнулся:

– Звучит как угроза.

Руш засмеялась и резко прижала руку к повязке на животе. Боль, если она и была, никак не отразилась на ее лице.

– Глупости. На кой черт резать того, с кем спишь? Сгодится же. – Руш облизала уголок губ. – Все ему твердили, что лезть в арсенал – дурная затея. Я твердила дольше всех. Без толку. – Она поднялась и протянула мне руку. – Вот что бывает, когда слушаешь жопой.

«Может, если бы я прислушался к тому, что говорил Бун у костра, Рут бы не получил стрелу в плечо».

Я вздохнул и поднялся с постели.

Мои соратники лежали в земле. Мертвее некуда. Еще вчера меня беспокоило, как не опозориться, промахнувшись мимо ведра. Сейчас я стоял и как никогда остро ощущал, что жив.

Роскошь чувств доступна только живым.

«Я должен что-то сказать. Наверное». – Я перевел взгляд на могилу. И понял, что на камнях даже не нацарапали имен.

– Здесь лежит Керех, – обозначила Руш. Пошатнулась, указала на могилу левее. – А здесь, кажется, Коваль. Или Пульрих. При жизни их еле отличала, куда уж тут…

«Наверное, надо посмеяться», – промелькнула еще одна мысль. И больше – ничего.

– Ну, чего встал? Говорить будешь? Холодно же. – Руш шмыгнула носом несколько раз и встала вперед, спиной ко мне.

Где-то в лесу тосковали вороны. После захвата острога у них точно вышел славный пир. А теперь – снова голод. Как все меняется…

– Прощаться будешь?!

Я поежился, потер предплечье правой рукой. Потом опять ее опустил – еще не зажившая нога плохо держала вес. Если я и упаду в мерзлую землю, хотя бы успею подставить ладони.

– Лэйн, – Руш обернулась из-за плеча. С таким требовательным, наглым взглядом.

Зря я с ней спал. Никогда ничего хорошего из этого не выходит. Я поджал пальцы на левой ноге, чтобы в них побежала кровь. Сказал, посмотрев на худую ворону:

– Знаешь, я отплывал из Стэкхола, не попрощавшись с матерью. И с отцом. Даже с братом. Не предупредил их…

– Это что, – судя по голосу, опешила она, – сожаления?..

Я пожал плечами, почувствовав, как стопы коченеют.

– Нет. Я бы все равно не смог проститься. – Руш подняла бровь. – Меня бы заперли, не позволив уплыть на материк.

Сейчас я точно так же не мог попрощаться с людьми, которые пили, шутили и грелись у нашего костра. Руш шмыгнула, явно начиная злиться.

– Сейчас все иначе.

«Верно, в этот раз меня даже не смогут услышать». Я растер руки, чтобы прогреться.

– Думаю, им-то мои прощания вообще не сдались. Какой смысл?..

Никто из них не поднялся, чтобы поспорить. Тишина.

– Ты вроде умный, но такой глупый! – прошипела Руш, и мне показалось, что она вытерла лицо. – Прощаются для себя.

– А мне оно тем более не нужно.

Холод забрался под плащ, обустроился на загривке, подобрался к ране, коснулся яиц. Плохо дело.

– Тогда какого рожна ты пошел со мной?! Проваливай!

– Хороший вопрос. – Я осторожно развернулся в сторону острога и заковылял к воротам. Слишком медленно: все еще слышал, как Руш ругалась мне вслед.

У нее уже закончились слова, а я все еще хромал, так и не скрывшись из вида.

Что я мог сказать? Что не уберег даже коня, что сам чудом спасся? Что привел всех на убой ради собственного дома, которого все не видать?

«Больше никаких слабостей».

Довольно бесполезных слов. Важно лишь то, что еще можно сделать.

XVII. Один друг, один меч и балласт

Через день

Меня растолкали самым бесцеремонным образом. Я потянулся и зевнул, а потом открыл глаза.