Солдаты Восходов очень резво перебирали ногами, окружали телеги, топтали грязь. Смогу ли я когда-нибудь ходить?

– Доброго вечерочка, – Жуга стал лебезить и шаркнул ногой.

Смогу ли я когда-нибудь расшаркиваться перед кем-то?

– Доброго?! Где вас черти носят?! – послышался мрачный голос бастарда. Сейчас точно начнется ругань. И, может, повешения. Все притихли в ожидании. – А. Ага. Понятно. Великолепно, что еще сказать. – Я стиснул зубы. Послышался тяжелый вздох. – Ты и ты, ко мне с объяснениями. – Шорохи по правую руку, бормотание и сплетни.

– Господин, а с энтими что?..

– В молельню кладите и в кузню… там хоть чисто. Только живых, не напутайте! – крикнул бастард, когда телега тронулась с места.

К алтарю куда лучше, чем в землю. Но я думал об одном: смогу ли когда-нибудь так же крепко стоять, сразиться еще хотя бы раз на манеже? Сразиться и победить.

– Ну-ка, взяли!

Снова боль. Черное непросыхающее небо сменилось потолком.

– Ему нужен покой. – Голос Юды звучал строже, чем обычно. Служанка распоряжалась солдатом и наемником. Я бы засмеялся, если бы не проклятая боль.

Тесная комната, плохие доски без лака, узкая кровать с соломой. Крохотная каморка для служителя.

Во дворе загремели железом, послышалась брань. Значит, начали копать могилы.

«Чертова нога, запястье и кисть левой руки, хребет, порез на боку и ребра!» – Все слишком болело, чтобы меня решились похоронить.

– Сейчас еще немного придется потерпеть. – Юда расплывалась. Таяла свеча на столе. В свете огня блеснула игла.

– Лучше бы я умер, – признался я и снова захрипел.

– Это всегда успеется, – недовольно ответил кто-то у порога комнаты.

Я хотел возразить, но игла вошла под кожу. А дальше – пустота.

Из мрака послышался страшный скрежет. А потом – легкие шаги в мягкой обуви. Шаги убийцы. Я вскочил, ощущая влагу на всем теле, потянулся к мечу… и тут же согнулся от боли.

– О-ох…

Через кривые доски на хлипкой двери пробивался свет. Всего лишь острог. Всего лишь комната в молельне. Ко мне пришла гостья.

«Я все еще жив. Пожалуй, это хорошая новость».

Плохие новости ожидали меня со всех сторон: в ноющей ноге, опухшем боку, смеси голода с тошнотой. Ждали и за порогом молельни. Попытавшись пересчитать все неприятности, я в два счета получил головную боль.

А роскошь уныния все еще была мне не по карману.

– Вы проснулись? Прошу простить, – Юда поклонилась так низко, будто жила без хребта. В ее руках виднелся изогнутый железный прут.

– Это еще что? – прохрипел я.

– Ведро, – она пожала плечами.

Точно. Дьявол.

Сколько еще дней я не смогу шевелить ногой? Смогу ли я вообще когда-нибудь шевелить ею?..

В полумраке вспыхнула одинокая свеча. Я свесил голову с края постели. Ведро смотрело на меня с презрением.

– Отдыхайте, ни о чем не беспокойтесь. – Юда не думала издеваться. Просто все что угодно могло меня уязвить.

На столе помимо свечи стояла вода и похлебка с куском хлеба. Умирать – так в роскоши.

– Постой! – я окликнул служанку бастарда. Та повернулась ко мне с утомленным видом, будто именно я гонял ее каждый день. – Книга. В телегах должна была лежать книга…

Юда удивленно посмотрела на меня.

– Люди Барна разгружали припасы. Не припомню, чтобы там были ваши вещи.

Я откинулся на подушку. И кому из наемников или крестьян пригодилась бы «Немая власть»? Они даже не умеют читать!

– Посмотри еще раз, прошу. Если… если найдешь, я сделаю все что угодно…

Тень улыбки проскочила на лице служанки. Девушка кивнула и сказала чуть тише:

– Тогда поправляйтесь. Договорились?

Я кивнул, хоть это и было совершенно бесчестно. Как вообще можно обещать такие вещи?..

В последнее время я не только не мог дочитать книгу. Я даже не представлял, как справить хотя бы малую нужду в ведро, не потревожив ногу, не расплескав содержимое. А что, если обод сковал какой-нибудь Канн и проклятое изделие даст течь? Более того, я не мог запереть дверь, не поднявшись с постели!

«И на кой черт человеку нужно пить так много воды?»

Поворочавшись, я попробовал чуть подвинуться к краю.

– А, дьявол! – В ногу вкрутило раскаленный гвоздь. – Я тебя ненавижу, – прорычал я ведру.

Все только начиналось.

Я проваливался в сон, едва рассветало. Открывал глаза к полудню, впихивал в себя обед, несмотря на жар и тошноту. И снова проваливался во мрак, едва затылок касался подушки. Пару раз ко мне заглядывал Рут. Пытался нелепо шутить про увечья и приобщить к пьянству. Я прогонял его или делал вид, что сплю. Так длилось три дня. Три самых унизительных, бесполезных дня в моей жизни.

На седьмой день

«Смелее, Лэйн! Как ты переставляешь ноги? От тебя и индюк убежит, не то что противник! Вот так. Я не понял, где твой выпад?» – подначивал Саманья, когда мне исполнилось девять.

Сейчас я с трудом мог нагнать стоячий нужник. А ведь еще недавно я ругался на Бослика за то, как близко они вырыли ямы у острога!

Я с тоской посмотрел на скошенные крыши. Всего четыре нужника на почти сотню бойцов – стоят там, ниже по склону. Издеваются.

– Еще три сотни шагов, – успокоил себя я, назвав цифру поменьше.

Ничего сложного, так? Смело наступить на правую, вздохнуть, переместить костыль вперед. Стиснув зубы, протащить левую по земле, стараясь не напрягать мышцы бедра. Выдохнуть. Игнорировать боль в подмышке, куда упирается рукоять костыля. Не думать о том, как смердит за закрытой дверью. Представить кадку с теплой водой. Жар костра. Очаг родного дома…

Час мучений, чтобы почувствовать, что еще способен справиться хотя бы с собственным телом.

Обратный путь всегда сложнее. Цена, которую я готов платить.

На дозоре у ворот стоял Васко. Он смотрел безразличным взглядом вдаль, на облезлые ели. Не предлагал никакой помощи, что, по сути, абсолютно верно: помощь сгодилась бы ему самому. А я бы все равно отказался.

– Какие люди! – всплеснул руками дозорный, который радовался и червю в яблоке. – Лэйн!

– Первый калека в остроге, – я шутливо поклонился и тут же выпрямил спину от резкой боли в ноге.

– Да ну, Канн тебя ажно три раза переплюнул! Парень ухлопал два молотка на неделе. Два!

Еще сотня шагов до проклятой молельни. Видит небо, верить у меня выходит все хуже и хуже в этих краях.

– …он-то, как говорилось, чинить должен, инструн-менты энти. А он чего?

– Калека, и впрямь, – почти прорычал я, ковыляя до нужного порога.

Чудесное утешение.